Предсказание – End

– Фома, что происходит? – Мещерский сел на кровати. – Кто ее убил? За что, почему? Сначала можно было предположить, что это ограбление, что это какой-то пьяный придурок из числа ее же покупателей. Но эти двое патрульных, что были со мной, и потом все остальные, которые по вызову приехали, да и я сам, мы все убедились… Это никакое не ограбление. Из магазина ничего не пропало, и у нее все тоже цело, кроме телефона. Это убийство. Зверское, совершенно безмотивное.

– Знаешь, кто совершает безмотивные убийства? – спросил Фома.

Теперь настала очередь Мещерского промолчать.

– Зачем ты помешал мне в ресторане? – Фома смял в кулаке сигарету. – Какого… ты сунулся там между нами?!

– Но ты бы убил его!

– А то, что он жив остался, – это что, лучше? Для Наташки Куприяновой лучше, да?

– Ты думаешь, это он ее? – Мещерский вспомнил зал ресторана «Чайка». – Ты правда думаешь, что…

Фома отвернулся.

– Туда на место убийства ночью прокурор приехал. Помнишь, ты про него рассказывал. Он спрашивал про тебя. И про ресторан тоже спрашивал. И в отделе милиции мне тоже вопросы разные задавали. Я не знал, что отвечать, молол всякую ерунду. – Мещерский чувствовал, что мелет эту самую ерунду и сейчас, и от этого начинал злиться. – Я… вообще, Фома, я требую… я прошу тебя, ты должен мне объяснить… Какого черта здесь творится? В этом вашем чертовом городке?! Меня и об этом типе спрашивали, а я даже его фамилии не знаю!

– Либлинг его фамилия. Его отец работал с моим дедом, был у него правой рукой во время всех испытаний на полигоне. Наши семьи дружили. А для меня долгие годы не было человека дороже и ближе, чем Герман.

– То есть как? – Мещерский не верил ушам своим.

– Мы дружили с ним с детства, он был старше меня на год. А с сестрой его я учился в одном классе.

– С той рыжей? Ка… Имя у нее какое-то чудное.

– Был такой фильм «Москва – Кассиопея». И еще «Отроки во Вселенной». – Фома разглядывал носки своих ботинок – щегольских, модных, но, увы, нечищеных. – Герман и Кассиопея, брат и сестра… Знаешь, кем они были для меня тогда? Заповедь слыхал – «не сотвори себе кумира»? В школе о таких вещах не задумываешься. Герман в то время был для меня всем. Видал, какой он? И тогда такой же был, точно такой, хоть и совсем пацан. Я ему завидовал, я им восхищался, я хотел быть на него похожим – во всем. Я боялся его как огня, и я любил его, обожал, я на все был для него готов тогда. И потом тоже… Почти до самого последнего дня… И, наверное, потому, что я буквально бредил им, я влюбился в его сестру. Мне казалось… Знаешь, мне вообще тогда казалось, что все будет с нами так хорошо, так славно, что и жить мы будем долго и счастливо, и умрем в один день, и вообще… Я учился с ней в одном классе и с ума по ней сходил. Ну и, конечно, признался Герману. А он… он кое-что мне рассказал – не про нее, не про свою Каську, а так, вообще про баб. Он с четырнадцати лет жил со взрослой бабой. С учительницей из нашей школы.

– Шутишь?

– Я не шучу. Это сейчас мне кажется это чем-то из ряда вон, а тогда, в тринадцать-то лет… О, мне тогда казалось: Герман – молоток, настоящий мужик, половой гигант и все такое… Он рассказывал мне порой такие вещи, что я… Ну, знаешь, как это бывает, когда тебе всего двенадцать-тринадцать? Кажется, трехнешься или сделаешь, сотворишь что-то… Потом, когда эта история с учительницей наружу выплыла, в городе был страшнейший шухер. И самое интересное, что Германа посчитали этаким младенцем невинным, жертвой растлительницы. А он сам, сам мне рассказывал про все это такие вещи, такие… А я им восхищался. Я завидовал ему ужасно. И когда он мне предложил помочь ему…

– Помочь? В чем?

– Училку с треском выгнали. В том, что их с ней накрыли, Герман завуча школы винил. Ну и решил отомстить ей. Я не знал, что он собирается делать, но я тогда во всем ему подчинялся. Мне казалось, что это самая правильная мысль – отомстить за… В общем, Герман сказал, что учительницу он им не простит. Он ведь любил ее по-своему. Она первая у него была, самая-самая первая… Однажды он пришел ко мне и попросил взять у шофера деда немного бензина. Я взял из гаража тайком полканистры. У отца Германа тачка была, и бензин у него был, но он попросил тогда у меня. Я только потом понял, отчего он не взял канистру из своего гаража. Он сжег заживо любимую собаку завуча.

– Заживо?!

– Я этого, слава богу, не видел, – Фома потер лицо рукой. – Но разговоров в городе было много. Но и это меня от Германа не оттолкнуло. То, что он садист, я знал, и меня это от него не отвращало, наоборот даже…

– Фома, что ты несешь?