Предисловие к Мирозданию

Ну что, Марленочка, туман сегодня низкий,
наверное, распространяет вирус.
В дом престарелых не пускают даже внуков.
Всё развалилось.
А ты, как в детстве, снова в группе риска —
при встрече, значит, ни щеку, ни руку
не подставить. И слова не с кем. Всё по-английски.

Что эпидемия?
Видали много хуже!
За окнами, снаружи —
зима, а всё светло, и видно, как тени
выросших деревьев на тротуарах —
дрожа, теряют листьев кружево.
Несовместимость траура
людей с природой тем объёмней,
тем контрастней, что, кроме
опустевших улиц да пешеходов в масках,
особых признаков у смерти-то и нет.

Марленочка, нам столько лет.
Война, разруха, ласки,
твой с импозантным выцветший портрет.
Мы глазки
строили. А сколько же нам было?
Семья, заботы, дети – как у всех.
Немного пыла
ещё осталось. Вкус на ужин, на смех
с подругой, на книжку перед сном.
В ответ
на страх мы заперты листом
указа на стеклянной двери,
ведущей в комнат ряд.

Всё без толку. Должно быть, первый
случай уже давно. Лишь нам не говорят.
Искусственное легкое, поверьте,
такая гадость. Трубка внутрь.
Какой-то грипп. Ни поскользнуться с выси,
ни упасть на кухне, разбивая утварь.
Ни даже случай под трамваем.
Да, так бывает,
что развязка смерти
не тянет на масштабность жизни.

Бард:

Адель по доброте душевной
не спорит со старушкой,
а лишь кивает, соглашаясь с наблюденьем,
а также с тем,
что имя поменяла, и теперь проходит
за её подружку,
у которой морщинки под глазами и тени
с недосыпа.
Адель, усталая,
похожа, вроде,
на старость
больше чем на юность, без сомненья.
Она заканчивает с ложечки кормленье,
и, ссыпав
крошки на тарелку, передает старушку санитару,
который отвезёт её в палату.

Сама ж встаёт, рукою по халату,
проводит,
чтоб разгладить складки,
и вот уже, стучась, заходит
в комнату напротив,
где на автоматической кровати
полусидит седой старик:
худые скулы в пергаменте
обтягивающей кожи,
рот, будто скошенный
на крик.

Адель:

Как мой герой?
Как чувствует себя всё тот же мизантроп?
Лежит, надеется, само растает тело?
Вот поплывёт по воздуху и прямо в рай?
Жизнь надоела,
я понимаю, что декабрь – не май,
но всё же? Сегодня лучше, вижу, – лоб
сухой.

Моше́: