Преддверие (Книга 3)

- А Вы знаете, кто еще сейчас в Париже? Ваша соседка по Крыму, Ида Белоземельцева.

- Ида?.. - в Сережиной позе вдруг проступила сильная усталость. - Я рад, что она не там, хотя ее я тоже не хотел бы видеть... Сказать по правде, Вадим, видеть я бы никого не хотел.

27

Когда Тутти поняла, что эта новая, неожиданно наступившая жизнь не временна, а, напротив, так и будет неизвестно как долго продолжаться далее - такою же пугающе-механической равномерностью, что, вместо того чтобы подходить к концу, она безжалостно втягивает ее самое в свой ход пришло доходящее до ужаса отчаяние.

Первое столкновение с новой жизнью вызвало у Тутти безотчетное недоумение: эта жизнь не таила в себе опасности. Один раз Тутти довелось уже узнать безопасную жизнь - но тогда она прошла незамеченной ее сознанием и была скорее отдыхом, просто необходимой кратковременной передышкой.

...Они жили тогда в Лондоне - около полугода: с января 1920 года последнего месяца существования Национального центра.

Первые недели Тутти не видела перед собой Лондона, того самого Лондона, Лондона Эдуарда Тюдора, принца Уэльского, ее Лондона - Лондон словно был отгорожен от нее все повторяющимся потоком воспоминаний...

Юрий снял одноэтажную квартиру на первом этаже: некоторое время Тутти боялась лестниц...

Сцена, разыгравшаяся на узкой лестнице черного хода на Большой Спасской, то и дело снилась ей в кошмарах, сначала - каждую ночь, потом реже и реже...

В ушах снова и снова звучал жесткий голос Юрия:

- Быстро оденься и беги через черный ход на Морскую...

- А Вы?

- Мне надо сжечь некоторые бумаги - на это уйдет с полчаса.

- Тогда я подожду? Пойдемте вместе, дядя Юрий, я боюсь одна...

- Вздор. Владимир Ялмарович арестован - здесь опасно оставаться лишнюю минуту, а я не могу уйти, не уничтожив бумаг, ты должна это понимать. Не спорь - дело серьезно, и твои детские страхи неуместны. Иди и на всякий случай - на. Если я нагоню тебя на улице, сделай вид, что идешь сама по себе.

Говоря это, Юрий складывал в эмалированный умывальный таз пачки бумаг, конвертов, карт, чертежей...

На лестнице было двенадцать ступенек - Тутти как-то их сосчитала от нечего делать... Она ступила на вторую, когда у подножия ей преградил дорогу темноволосый молодой человек в черной кожанке... Он ставил уже ногу на нижнюю ступень, когда увидел Тутти.

И тогда случилось то, о чем Тутти все пребывание в Лондоне не могла вспоминать наяву, но и сами эти кошмары тоже пришли к Тутти только в Лондоне. Тогда у Тутти не было времени на то, чтобы по-настоящему испугаться своего поступка, - события этого дня мчались с кинематографической быстротой...

Воздушный путь был уже отрезан, явки - провалены, ЧК шла по следам...

Несколько часов спустя Некрасов и Тутти были уже в том самом пригородном домишке, с которого когда-то началось для Юрия петроградское подполье: оставшимся на свободе членам Центра нужно было спешно, по двое, по трое идти через границу...

...Идти трудно - сырой снег: с утра была необычная для января оттепель...

Неожиданно останавливается идущий впереди Ян:

- Секрет...

- Далеко?

Звуки выстрелов: Ян падает и остается лежать, раскинув руки. Из лесу бегут красноармейцы... За спиной - поросший мелким лесом берег и изгиб скованной льдом речки.

Юрий уходит - левой рукой таща подхваченную под мышки Тутти, правой навскидку отстреливаясь из маузера...

Юрий уходит, таща Тутти и поэтому зная, что уйдет, что на это хватит сил, каких бы не было в нем, если бы он уходил налегке: в прижатом к боку маленьком теле он уносит весь воплотившийся смысл этой жизни и все упование на грядущую, - это сознание дает ему нечеловеческие силы...

Для Тутти это же воспоминание было только трудностью неудобного положения, болью в ребрах от стальными тисками зажавшей ее грудную клетку руки Юрия, несколько отрешенным детским приятием пассивной роли: сейчас она ничего не может сама и нельзя мешать...

...Потемневший, покрытый тонким трепещущим слоем воды речной лед... Оттепель... При мысли о том, что надо вступить на этот лед, по телу пробегает невольная дрожь.

Но иного выхода нет: Юрий знает, что красноармейцы не решатся преследовать его по льду - не решатся потому, что для того, кто решится на это, надо тащить на себе это маленькое тело, завернутое в дубленый полушубок, надо спасать эту маленькую, невыносимо драгоценную жизнь...

"Господи, благости Твоей... Благости Твоей вверяю жизни наши, Всеблагий и Всемогущий... Благости Твоей вверяю жизни наши..." - произнес про себя много лет не молившийся Юрий, без колебания вступая на покрытый струящийся водной пленкой лед.

Они стреляли вдогонку - с невысокого, заросшего заснеженным ивняком бережка... "Благости Твоей..."

Юрий больше не отстреливался, оставляя один патрон - для Тутти...

Через несколько недель они были в Лондоне. Но Лондон, через полгода за которым вновь последовал Петроград, все же не вызывал в сознании Тутти всех этих сцен с такой беспощадной яркостью, как отчего-то делал это теперь Париж...