Преддверие (Книга 3)

Под "флотом" подразумевается легкая, небольшая, но весьма недешевая яхта "Афродита", на которой Сережа и Вадик иногда сутками пропадают в море. Особенно нравятся им берега в сторону Коктебеля...

" - И не следовало же высокородным Вашим родителям дарить Вам эту яхту...

- Отчего же? - Сережа негромко смеется. - Прежняя "джонка" нас с благородным сьером Черным Рыцарем решительно перестала устраивать".

Каким светлым кажется в темноте Сережино лицо, такое беспечное сейчас, когда сцена погони выиграна!

Копыта Букки цокают по камням мостовой...

...Сколько времени она сидит уже на полу у выдвинутого ящика бюро, держа перед собой фотографии и глядя на Сережу, на его отчего-то серьезные губы, открытые серые глаза и чуть взлохмаченные морским ветром волосы...

Сережа... Сережа... Сережа!

24

- Мне хотелось бы с Вами познакомиться.

Эта прозвучавшая по-русски фраза заставила Тутти вздрогнуть.

На девочку, стоявшую сейчас перед ней, Тутти обратила внимание еще в классе. Удивительного в этом не было: девочка, сверстница Тутти, поражала чем-то с первого взгляда. Она казалась как-то болезненно-хрупкой, с серовато-нездоровым цветом лица: лицо это, обрамленное прямыми пепельными волосами до плеч, поражало контрастом если и не совершенно взрослых, то выявленных уже твердых черт - высокого лба, форма которого напоминала лоб инфанты Маргариты на портретах Веласкеса, красиво очерченных серых глаз, которые казались больше, чем были на самом деле, из-за глубоких фиолетовых теней под ними, красивым, хотя и не маленьким носом с горбинкой, немного тяжелым подбородком - с выражением едва восьмилетнего ребенка в этом слишком определенном для двенадцатилетней девочки лице. Странное, но какое-то светлое ощущение детскости вообще исходило от этой чем-то неуловимо похожей на портрет Маргариты "в серо-розовом" девочки... Впрочем, это была задумчивая серьезная детскость больного ребенка.

Они стояли прямо глядя друг на друга, не зная о том, насколько странно смотрятся рядом - лицо Тутти, черты которого были слишком детскими для двенадцати лет, а выражение поражало взрослостью взгляда, являлось словно бы прямой противоположностью лицу незнакомки. И все же они чем-то друг на друга походили.

- Я запомнила, когда Вас представили, - с восьмилетней серьезностью проговорила незнакомка. - А я - княжна Лера Гагарина. Лера или, чаще, Лерик. Вас зовут обыкновенно Таня?

- Нет, Тутти. Или еще - Тина, под этим именем мне пришлось некоторое время прожить в Совдепии, и я к нему привыкла.

- Значит, Вы видели большевиков и жили при красном терроре?

- Да. А когда Вы приехали сюда?

- Давно. Я мало жила в России - до самой войны мы жили в Бадене, а с шестнадцатого года уехали в Швейцарию. Из-за меня - там какой-то климат. Но ведь это не важно, если в жилах течет русская кровь. Вы - дворянка?

- По приемному отцу - да. А на самом деле - я не знаю.

- Не знаете? - в изумлении проговорила княжна.

- Не знаю. - Тутти недобро усмехнулась. - Когда папу расстреляли, я была слишком маленькой. Рассказы о родне вспоминаю теперь очень смутно... Я думаю, что теперь многие будут как я - ничего не зная о своих предках.

- Его убили - большевики?

- Да.

- Они убили Федю, моего брата. Он был юнкером. В Нижнем Новгороде. Мы... мы непременно должны дружить с Вами! - Немного побледнев, княжна стиснула обе руки Тутти неожиданно сильными тонкими пальцами.

Тутти смотрела на княжну с непонятным для нее самой чувством: в нем была и некоторая доля пренебрежения к беспомощности и детскости княжны, и странное желание непонятно от чего защитить эту девочку с мальчиковым нежным именем Лерик, и совсем не вяжущееся с этим угадывание за беспомощностью натуры столь же необузданно властной, как и ее собственная, и пробудившееся стремление к соперничеству... Тутти не могла не понимать, что она на десятки лет взрослее этой девочки, но было и другое, гораздо более глубокое, в чем они были равны, - этого равенства Тутти не доводилось прежде испытывать со сверстниками.

25

Вишневский не хотел больше отчитываться перед собой в своем состоянии: даже полностью погружаясь в идущие полным ходом заседания и кулуарные переговоры, он не мог отогнать от себя странное ощущение, будто все происходит не наяву или просто не с ним. Это не он, а какой-то другой человек по имени Вадим Вишневский до полной одури засиживался по ночам за письменным столом, взбадривал сам себя по утрам ледяным душем и крепчайшим кофе, разговаривал о продовольствии, оружии и нефти и работал снова... Он смотрел за этим человеком со стороны, и для него, настоящего, действительно реальным был лишь вопрос: достаточно ли прошло времени для того, чтобы удобным было вновь позвонить Иде и договориться о встрече?

Этот день начинался счастливо: вчера Ида сказала о том, что ей хотелось бы иметь что-нибудь из стихов К. Р. Вадим обещал поискать на набережных у букинистов, и вот, воспользовавшись коротким затишьем в работе съезда, уже шел по набережной Великих Августинцев к набережной Вольтера, где чаще торговали иностранными книгами...