Предатель

Бронников видел, что парень, повиснув на поручне, всем телом этак безвольно висит, длинной соплей стекая с хромированной железяки, будто так вот его и мотает на ходу вправо-влево… а на самом деле делает все, чтобы приблизиться к Юрцу еще хотя бы на сантиметр.

— Что помещики? Что капиталисты? Что профессора? Помещики, он пишет, в Лондоне, капиталисты — в наркомторге, профессора — в академии!.. А вот все эти безымянные мальчики и девочки!.. На костях миллионов таких скелетиков, пишет он, строится социалистический рай!.. И фотографию Ленина тут вспоминает! Есть такая, знаешь: Ильич в позе Христа, окруженного детьми: «Не мешайте детям приходить ко мне!» — Юрец визгливо рассмеялся, жестом пригласив Бронникова присоединиться. — И знаешь, что я подумал?.. Понимаешь, эта девочка, эта жалкая, истощенная, голодная девочка — это Россия! А ледяная кастрюля, глыба льда, равнодушного ко всему живому, — это власть! И бедной девочке никогда, никогда эту кастрюлю не согреть и не растопить! Так она и протянет свои лядащие ноги, нежно ее обнимая!.. Понимаешь?

— Станция «Электрозаводская».

Бронников схватил его за руку, яростно потянул, выволок на перрон.

— Что? Куда? Спятил совсем?

— Иди!

Когда двери снова зашипели, закрываясь, он оглянулся.

Нет, никого… парень не шел за ними… показалось, что ли?

Но ярость должна была найти выход.

— Ты идиот?! Что ты орешь на весь вагон?!

Юрец изумленно хлопал глазами.

— В Монастыревку хочешь?! В «Кащенко»?! Завидки берут?! Ленин! Винтовки! Почему не взялись за винтовки!.. Они тебе устроят винтовки, кретин!..

Голос гулко ахал под сводами пустой в этот час станции, и теперь уже Юрцу пришлось на него шикнуть:

— Ты сам-то что орешь?! Сдурел?..

* * *

В вагоне следующего состава обнаружилось свободное местечко. Юрец сел, котомку с банкой поставил на колени и заботливо обхватил руками — примерно как беременная свой живот.

Поезд вынырнул из туннеля, шел поверху, и Бронников смотрел на переливчатый, жемчужный цвет текучих облаков (дождь стал совсем мелким, чертил на окне изящно, по-японски), на ржавые ангары, железнодорожные тупички и сараи, уютные овражки с золотыми россыпями одуванчиков по краям, причудливые груды металлолома, малахитовую траву и лаково-изумрудную, не исчерненную еще гарью листву…

Сердиться на Юрца не хватало зла. Вот доведет, доведет до белого каления!.. а потом брякнет что-нибудь смешное или просто посмотрит со значением — и Бронников уже не понимает, с чего так кипятился минуту назад.

В институте его в насмешку звали Бывалым — потому что вечно он все, чего ни коснись, знал лучше всех, особенно если дело шло насчет вещей и дел малоупотребительных. Например, если надо выяснить, как свежуют сохатого и заквашивают верблюжье молоко или, например, каков точный порядок горячих блюд на уйгурской свадьбе — это к нему, конечно, к Юрцу, все расскажет как по писаному. Он был наполнен самыми разными и неожиданными сведениями (будучи собранными вместе, они должны были выглядеть неряшливой кучей разнородной мешанины): запросто мог процитировать полстраницы Вольтера по-французски, с легкостью переходя затем на английский, чтобы зачитать кое-что из Томаса Гоббса; через минуту, заговорив о музыке, спросить: «Помнишь, у Малера в Третьей симфонии — в самом начале, чуть ли не в пятом такте, — есть такое маленькое пиццикато?», тут же сделать заявление о рецептах варки датского пива и посетовать на качество отечественного. Кстати сказать, в пивных его всезнайство в сочетании с тем, что еще в девятом классе школы, то есть по меркам мирного времени чрезвычайно рано, Юрец порос мощной мужицкой бородой, производило временами эффект ошеломительный: из-за того, что посторонние выпивохи не понимали сути происходящего, пару раз дело едва не кончалось мордобоем.

Над ним всегда беззлобно потрунивали. Великан Сема Берман по прозвищу «Полторак» как-то раз, когда Юрец заявил, что по части выпивки может обставить любого и вызвался допить ополовиненную, а затем с неудовольствием отставленную Берманом кружку пива, хмуро заметил, что, дескать, да, спору нет: пить больше всех и допивать за всеми — это и есть дело настоящего мужчины…

Нелепая страсть к экзотическому имела под собой, как полагал Бронников, тоску по перевоплощению: Юрцу было скучно изучать технологии загрузки кокса, и потому он, приехав в числе иных студентов-практикантов на Днепровский металлургический комбинат им. Ф. Э. Дзержинского, в первый же день, бродя по окрестностям и наткнувшись на какую-то барахолку, обзавелся пошитыми явно еще до Гражданской войны просвечивающими на заду штанами-галифе. Не смущаясь тем, что завязочки древних штанин болтаются над цивильными ботинками, Юрец маршировал вдоль прокатного стана, горланя что-нибудь вроде:

Играет гитарос и дудос,
Играет и такос и сякос, —
Это идут барбудос,
С песней идут в бардакос!..[2]

Изумлению чинных местных инженеров не было предела…