Преданный

Она пожала плечами, было понятно, что этот вопрос она слышала уже не раз. Как защищать то, что, по мнению многих, нельзя защищать? – спросила она. Да очень просто. Тому, что французы сотворили в Индокитае или Алжире, нет никаких оправданий, однако французы все время находят этому какие-нибудь оправдания. А то и просто обо всем забывают. Разницы никакой, принцип-то один и тот же: все, что делают наши враги, – это уму непостижимо, все наши действия совершенно справедливы. Оправдывая то, что, по словам других людей, не поддается никакому оправданию, я все больше и больше задумываюсь над вопросом, который должен задать себе каждый судья и каждый адвокат…

Как простить непростительное? – спросила тетка.

И можно ли вообще простить непростительное? – сказала юристка, метнув на тетку такой жаркий взгляд – который та ей вернула, – что я даже немного покраснел. Нет ничего сексуальнее, чем когда кто-то разделяет твои убеждения, для нашего мира это редкость.

В этот самый миг к нам подобрался человек с очень подвижными убеждениями – ППЦ. Я сразу напрягся, вспомнив, что он знает мою тайну, и то, что он вряд ли разговорится с Боном, которого он не знал, меня не слишком-то успокаивало. Озарив нас улыбкой, он сказал юристке по-французски: моя дорогая, читал про вашего нового клиента. Кампучиец!

Пол Пот.

Вот так проблемку он создал Вьетнаму, верно? ППЦ кивнул, соглашаясь сам с собой, и упер палец в подбородок, словно фотографируясь на обложку книги, я эту позу прямо терпеть не мог. Нет, вы подумайте, какая ирония! Вьетнамцы увязли в войне с партизанами. Камбоджа стала для Вьетнама Вьетнамом, вы не согласны?

Я наконец-то заметил официанта с подносом шампанского и схватил бокал, чтобы не сказать ненароком чего-нибудь обидного, например правды. Что хуже, страна-война или страна-клише?

А вы любите скандальчики, продолжал ППЦ.

Ничего подобного. Я люблю хороший судебный процесс.

И чтобы подзащитный был интересный. ППЦ взглянул на меня. А вы знаете?..

Знаю.

Тогда знаете, наверное, и про ее предыдущую скандально известную клиентку? Палестинскую террористку! В этой своей куфии она, конечно, неотразима!

Она борец за свободу, сказала красивая и неулыбчивая юристка. Государства – вот кто настоящие террористы. Кто убивает больше людей, борцы за свободу или государства?

Поправка принимается. В угоне самолета, конечно, есть что-то эффектное.

Вы со мной не ссорьтесь. Ведь и вам когда-нибудь может понадобиться адвокат.

Странно, что вы так резко выступаете против государства и при этом так верите в закон.

Закон – это всего лишь способ добиться справедливости. Неидеальный способ для неидеального мира.

Словесная перепалка продолжилась. Я прикрыл лицо банданой бессмысленной улыбки, надеясь, что она такая же загадочная, как улыбка Моны Лизы, которую я наконец-то лично увидел в Лувре и ушел в некотором недоумении. И это все? Как вообще можно не остаться разочарованным, увидев воочию самую известную картину западного мира? Я долго ее изучал, насколько это, конечно, можно было сделать в толкучке. Картина очень хорошая. Но был ли этот портрет лучше десятка других портретов в Лувре, среди которых попадались не менее загадочные лица? Или загадочность просто была европейским эквивалентом азиатской непроницаемости? Меня злило, что я не могу понять, из-за чего весь шум. Может, я просто невежда? С этим я мог смириться. Я думал о своей невежественности, дожидаясь конца разговора, и, когда ППЦ наконец принялся, вглядываясь в толпу, от нас отчаливать, я шагнул к нему. Он посмотрел на меня, так же пряча лицо за бессмысленной улыбкой, и я спросил: знаете такое место, «Рай» называется?