Преданный

Он предложил мне взять молоток, хотя «предложил», конечно, эвфемизм, от этого подарка отказаться было нельзя. Деревянная рукоятка была гладкой, без сколов, и длинной, с мое предплечье, железная головка покрыта еле заметными царапинами и рубцами, совсем как моя голова. И, в отличие от меня, он был уравновешен. Молоток стал продолжением моего тела, моей руки, моей ладони и, в конце концов, моего сознания – по крайней мере, одного из них. Я вспомнил, что профессор Хаммер[15] однажды сказал мне о своем имени и об афоризме, который все приписывают Бертольту Брехту, но, если верить Хаммеру, на самом деле его сочинил то ли Владимир Маяковский, то ли Лев Троцкий: «Искусство – это не зеркало, отражающее реальность, а молот, ее формирующий». О-о-о! Я чуть ли не оргазм испытал, когда впервые это услышал! От лозунгов я возбуждался, а политические убеждения были самой сильной моей эрогенной зоной. Мое имя – это моя судьба, сказал тогда профессор Хаммер, салютуя мне рюмкой с хересом: наши еженедельные консультации у него в кабинете проходили под аккомпанемент хереса, бутылку он держал в ящике стола и доставал ее оттуда только ради самых любимых своих студентов, всегда мужчин. Вот и сейчас, сжимая в руке молоток Шефа, я до сих пор ощущал во рту чересчур сладкий вкус хереса. Мог ли профессор представить, что однажды я буду держать в руке не сравнение и не метафору, а реальную вещь, которой можно размолотить реальную голову, раздробить реальный череп, размозжить реальный мозг? Я держал молоток с ужасом, хотя ужасал меня не молоток. Молоток был всего лишь орудием. А вот оружием был я сам, и я сам себя ужасал. Все смотрели на меня: Шеф, Ронин, Бука и Коротышка, Сонни, упитанный майор, Битл, Урод и Уродец и, разумеется, Мона Лиза.

Не сработал твой допрос, сказал Шеф. Хватит слов. Ими ты ничего не сделаешь. А пора бы уже что-то сделать. Главное, работай медленно. Это очень важно. Уделяй внимание мелочам. Я вот, например, люблю начинать с пальцев ног. А ты как хочешь?

ТЕБЯ, то есть МЕНЯ, снова поставили перед сложнейшим вопросом, который якобы впервые задал Ленин, хотя на самом деле не Ленин, а писатель Николай Чернышевский: ЧТО ДЕЛАТЬ?

а) перебить Моне Лизе коленные чашечки

б) переломать Моне Лизе ребра

в) раздолбать Моне Лизе нос

г) раздробить Моне Лизе руки

Маяковский, Чернышевский, Ленин… да что такое с этими русскими? Это все Сибирь? Или степи? Дешевая водка в избытке, визуально рифмующаяся с водой? Или все дело в том, что, как утверждает сэр Ричард Хедд, русские по сути своей – азиаты? Или все это в сумме и вызвало у русских тяготение к грубости, завышенным ожиданиям и толстым романам? И, хоть и опосредованно, к смертельной рулетке? Шеф вмешал свой кофе в симпатичную карамельную смесь молока и льда и, снова усевшись на свое место, потягивал ее с еле заметной улыбкой.

Так, сказал Шеф, закинув ногу на ногу и расслабившись, чего ждешь?

Призраки захохотали, защелкали пальцами и запели:

Trente-trois millions de bâtards
Et moi, et moi, et moi[16].

ТЫ, то есть Я, посмотрел на Мону Лизу – тот, хоть и страдал, морщась от боли, но по тому, как дерзко он взглянул на тебя в ответ, ты понял, что он все равно скорее готов умереть. Ты было подумал попросить Бога о помощи, да только Бог ничего не скажет. Нет, единственным человеком, неизменно указывавшим тебе выход, была твоя мать, которая всегда тебя принимала и которая примет тебя, даже зная, что ты коммунист, или шпион, или кто ты там теперь. Никакой ты не половинка, в тебе всего вдвойне!

Молоток был тяжелым, даже тяжелее раздувшегося фуа-гра твоей нечистой совести, раскормленной преступлениями, которые ты совершил. ЧТО ДЕЛАТЬ? Бука и Коротышка смотрели на тебя скептически, поглаживая тесаки, висевшие в чехлах у них под мышками. По радио заиграла новая песня, и Ронин снова принялся танцевать. Шеф разглядывал тебя с лицом киномана, который смотрит очень плохой фильм. Ты барахтался в волнах нараставшей паники, не видя никакого выхода – ни из комнаты, ни из этой ситуации, – ты разве что мог потянуть время и потому спросил: у тебя есть последнее желание?

Последнее желание? – спросил Лё Ков Бой.

А что, идея-то неплохая, сказал Ронин, смотря, конечно, чего он попросит.

Шеф потягивал кофе. Давай, только не тяни.

Мона Лиза не стал тянуть. Дай мне еще лекарства.

Пожалуйста, сказал Шеф.

Пожалуйста, дай мне еще лекарства.

Идеальное последнее желание! – сказал Ронин. Ведь будет больно.

Будет очень больно, сказал Лё Ков Бой.

Я иногда знаешь как делаю? – сказал Коротышка. Он вытащил из кармана коричневой кожаной куртки «Сони Волкман» с наушниками. Надеваешь вот этих красавчиков, и громкость до упора. Помогает. А то можно двинуться, когда кто-то орет часами.

Да, кстати, сказал Бука. Он тоже полез во внутренний карман черной кожаной куртки, но вытащил оттуда защитные очки и хирургическую маску. Это от брызг крови.

Фу, точно, помню, мне однажды ошметок мозга…

Заткнись, сказал Шеф. Дай ему лекарство.