Преданный

Шеф снова взглянул на гномов, и стоявший с другой стороны Коротышка умело засадил Моне Лизе ногой по ребрам, тем самым в совершенстве продемонстрировав основной навык гангстеров и генеральных директоров – умение бить лежачего. Шеф тебя не расслышал! – проорал Коротышка.

Морщась, Мона Лиза тяжело задышал и наконец сказал: да, понял.

Мы добрались до того, что Клод называл «стадией ультиматума». Неумные люди, объяснял студентам Клод, из тех, что смотрят телевизор и считают, что им показывают настоящую жизнь, уверены, будто если поставить объект перед выбором «сделай что-то или умри», объект сделает все, что от него хотят, и скажет все, что нужно, потому что объект не захочет умирать. Так вот, позвольте вам сообщить: в той самой настоящей жизни я много вьетконговцев поставил перед выбором «сделай или умри», и эти козлы скорее предпочтут умереть, а если они и сообщат вам какую-то информацию перед смертью, это будет плохая информация. Поэтому выбор «сделай или умри» годится только тогда, когда вы хотите или убить, или причинить сильную боль. Capisce?

Никто из нас, студентов-вьетнамцев, не знал итальянского и не видел соответствующих американских фильмов про гангстеров, где крутой мужик говорит «Capisce?» – да и мы попросту не могли удержать этот capisce своими вьетнамскими губами, а потому и не могли сказать, что нам все понятно. Только проработав много лет в Особом отделе, я смог, исходя уже из эмпирического опыта, сказать, что все понял. Вот и теперь, глядя на все происходившее, я заодно мог сказать, что Шеф не понимал ничего и что ему на все было плевать. Так или иначе он все равно убьет Мону Лизу, вопрос был только в том, чувствовал ли это сам Мона Лиза.

Пока кофе капал со скоростью одна капля в секунду, в комнате наступила тишина, Ронин терпел ее каких-нибудь полминуты, потом велел Буке принести радио. Бука притащил гигантскую магнитолу из тех, что магазин Шефа по экспорту-импорту поставлял на мою родину, где ими торговали на черном рынке. Не успел Бука включить магнитолу, как мои призраки запели-замурлыкали у меня за спиной:

Vingt-deux millions de bâtards
Et moi, et moi, et moi[14].

Двадцать два миллиона – это они, конечно, с потолка взяли. Сколько всего в мире ублюдков? А если для Франции не существует расы, значит, тут не могут существовать и ублюдки? Или могут? Меня сбивал с толку сам парадокс моего существования, мое нелегкое подданство в диаспоре неизвестных. Но были ли я и миллионы ублюдков вроде меня известными неизвестными? Или неизвестными неизвестными?

Вот это другое дело! – сказал Ронин, отыскав радиостанцию. Под это и танцевать можно.

Он начал танцевать ча-ча-ча, любимый танец моих сородичей. Я тоже мог танцевать ча-ча-ча почти под что угодно, лишь бы оно было быстрее щелканья четок и медленнее твиста. Но мои ноги отказывались двигаться. Шеф тоже не танцевал. Не танцевал Мона Лиза, не танцевали гномы, не танцевали мои призраки, которые потихонечку выползли у меня из-за спины и обступили меня, вторгаясь в мое личное пространство. Мы завороженно смотрели на Ронина, который, блаженно улыбаясь, танцевал ча-ча-ча с невидимой партнершей, пока наконец Шеф не сказал: завязывай с танцами. Кофе перестал капать. Шеф взял молоток и встал, Мона Лиза вжался в стену.

Ронин прекратил танцевать и с ухмылкой сказал Моне Лизе: ты и твои алжирские дружки думали в правильном направлении. Но мы, корсиканцы, этим всем занимались еще до вашего рождения. Опиум, скажу я тебе, товарная культура получше каучука. Как же хорошо нам жилось в Индокитае! Было время, когда у французского правительства хватало ума культивировать опиум, вот бы нам снова дожить до чего-то этакого. Господи, да если бы мы не продавали опиум местным, то и правительство бы финансировать не смогли! Вот это была эффективная бизнес-модель! Монополизируем горизонталь, встраиваемся в вертикаль и в итоге полностью контролируем рынок. Ты только представь, как бы сейчас похорошела Франция, если бы ее правительство не вышло из опиумного бизнеса. Нашему президенту-социалисту с лихвой хватило бы денег на все его модные программы социального обеспечения. Так-то мы посмотрим, сколько он продержится, когда кончатся деньги. Но разве меня кто-нибудь слушает? А стоило бы! Я патриот! Мадам Опиум была белой. Но вот это лекарство, оно просто белоснежно белое. Тебе лекарство понравилось?

Мона Лиза кивнул.

Тогда, друг мой, ты понимаешь, о чем я.

Готов? – спросил Шеф, глядя не на Ронина, а на меня.

Я всегда готов, сказал я, хоть и не понял, что он имеет в виду.