Преданный

Температура в комнате действительно была паховая. Я так устал, так взмок, что у меня закружилась голова, и мне пришлось присесть в уголке. Это из-за лекарства меня так штормит? Или лекарство меня вылечит? Чтобы понять это, я втянул еще одну белую дорожку, затем еще одну. Но не успел я понять, лечит меня лекарство или калечит, как меня заметил охотник. Вставай, бой! Вставай! Он крутанулся в мою сторону и прицелился в меня из ружья, наведя перекрестие прицела мне между глаз, и я попытался встать. Но вероятность, что я встану, была примерно такой же, как вероятность, что у меня встанет, так что к черту… да уже насрать… вечно одно и то же… сдаюсь… Я всосал еще одну дозу лекарства, закрыл глаза и, всхлипывая, принялся ждать, когда охотник спустит курок.

Глава 17

При свете взошедшего наконец солнца стало ясно, что западное и восточное полушарие моего разделенного надвое мозга все же остались вместе у меня в голове. Охотник на крупную дичь не стал заряжать свое ружье, хотя это не помешало ему, хихикая, несколько раз нажать на спусковой крючок. Вот веселуха! Шеф, всю ночь просидевший в запертой мансарде, где у него был наблюдательный пункт, так и покатывался со смеху, показывая мне эту сцену. Мансарда была уставлена мониторами и видеомагнитофонами, и от них тянулись исчезавшие в стенах косицы проводов, подключенные к скрытым камерам, которыми была нашпигована вся эта роскошная квартира.

Как вы все это достали? – спросил я.

Через моего друга, старого индокитайского ловкача, ответил Ронин. Проверенный дружок еще с пятьдесят четвертого, когда я его поставил на опиумный маршрут Лаос – Сайгон.

Я остался стоять в дверях, а Ронин шлепнулся на последний свободный стул – на двух других сидели Шеф с соблазнительной секретаршей, вид у которой был, как обычно, скучающий и, что уж тут говорить, ослепительный – выражаясь метафорически. Она, как и солнце, создавала проблемы своей ослепительностью всем, кроме себя.

Где кофе? – спросил Шеф, не отрываясь от мониторов.

Соблазнительная секретарша принялась распрямлять ноги – как в замедленной съемке. Красота и молодость преходящи – важно лишь то, что внутри, – только характер по-настоящему определяет человека, – но эти гладкие, атласные ноги и все, к чему они вели, камня на камне не оставили от моих банальностей, и капелька оставшегося у меня тестостерона так и рванула наверх в градуснике моего тела, пока не добралась до шарика головы и у меня глаза не полезли из орбит. Мы с Ронином смотрели ей вслед, потом Ронин сказал со вздохом: даже после этой ночи я бы от такого не отказался. Только без обид, Шеф.

Шеф только проворчал что-то и продолжил смотреть запись на ускоренной перемотке. Вот, взгляни, наконец сказал он, включив воспроизведение.

На экране задвигалась черно-белая картинка, священник в черной сутане сидел в кресле с одной из белых рабынь. Гениально! – воскликнул Ронин. Он был в таком отлете, что мог уже прыгать с парашютом, – подняться на эту высоту ему помогло лекарство, которым он регулярно подзаправлял свой бак. Она ему исповедуется! Как не любить такого мужика? Скажите, что вы его тоже любите.

Что вы будете делать с этим записями? – спросил я. Вопрос полуриторический, потому что ответ и так был ясен, но меня интересовали детали.

Поглумившись над моей непонятливостью, Шеф сказал: мы и так уже неплохо наварились на том, сколько эти мужики заплатили, чтобы здесь побывать, но вот сколько они в итоге заплатят, чтобы эти записи никуда не утекли… вот на чем мы сделаем реальную выручку.

Ах, капитализм! – сказал Ронин, и тут соблазнительная секретарша как раз внесла кофе. Пока он медленно-медленно капал в чашку, Ронин раздевал соблазнительную секретаршу глазами. Лучший кофе в мире! – заявил он. Хоть в этом мы, вьетнамцы, превзошли французов.

Занятно, до чего проще было Ронину стать вьетнамцем, чем мне стать французом. Но вслух я этого не сказал. Никто и не хотел слушать, что я там думаю, потому что все смотрели на священника.

Какой он мерзкий, сказала соблазнительная секретарша. Зачем вы пригласили священника? У него же нет денег.

Если он священник, это еще не значит, что у него нет денег, сказал я.

Соблазнительная секретарша посмотрела на меня так, как молодежь смотрит на стариков, так, как богачи смотрят на бедных, так, как невероятно привлекательные женщины сбрасывают со счетов мужчин, которые больше не могут соревноваться в сексуальном забеге. Она убила меня этим взглядом жалости, разбавленной весельем и отравленной презрением, и мне, конечно, лучше всего и было бы умереть, но мой рот не унимался.

Может, он родом из богатой семьи, но, разумеется, его запас тайн куда полезнее, сказал я, мои натренированные пальцы тотчас же нащупали пульс всего замысла. Представляете, сколько всего слышит священник в своей исповедальне, особенно если среди его прихожан политическая элита?