Преданный

Взмахом руки Ронин велел квартету играть дальше. В углу салона была винтовая лестница, и по ней – одна за другой – стали спускаться девушки. Теперь они были одеты – правда, не все, – и собравшиеся мужчины принялись перешептываться, перемежая одобрительные возгласы хихиканьем, смешками и шутками, которых я чаще всего не понимал. С каждой секундой в животе у меня прибавлялось песчинок ужаса, перетекавших из моего разума вниз по песочным часам моего тела. Второй раз в жизни – первым был весь тот ужас, случившийся с коммунистической шпионкой, – я не хотел смотреть. Ни на Утренний Пион, у которой на бедрах красовалась цветастая юбка, но выше бедер ничего не было, кроме лилии за ухом, – это, по словам Ронина, была отсылка к таитянкам Гогена (не важно, что Утренний Пион – сингапурская китаянка). Ни на белую девушку, которой на вид было от силы лет шестнадцать, в кружевной бархотке и рваном белом платье – руки у нее были связаны, и Ронин представил ее как белую рабыню, спасенную от работорговцев-варваров с Варварийского берега. Ни на чернокожую девушку, полностью обнаженную, если не считать браслетов и ожерелья из белых бусин и ракушек. Ни на девушку, лица которой я не видел, потому что из-под черного платка и вуали виднелись только ее карие глаза, и эта скромность никак не вязалась с ее коротким черным платьем и чулками в сеточку. Джаз был громким, но мужчины шумели еще громче, подталкивая друг друга локтями и отпуская похотливые замечания. Но громче всего звучал барабанный бой сердца у меня в ушах, так громко, что его было слышно даже сквозь густую пелену вины и стыда, за которой угасало всяческое возбуждение.

Господа, сказал Ронин, и вот они в нашем саду наслаждений, в лучших традициях «Ле-Шабане», куда, быть может, захаживали ваши отцы или деды. Здесь собрались отборнейшие девушки со всех публичных домов, борделей и невольничьих рынков Востока и Африки! Из Алжира, Марокко, Туниса и Сенегала на юге, Египта и Индокитая на востоке! С заездом в опаснейшую Палестину и на Таити, этот полный соблазнов тихоокеанский Эдем! Да, господа, это фантастическое путешествие, но фантазия куда лучше реальности, в которой есть сифилис. [Господа так и покатились со смеху.] Смотрите же, господа. Выберите себе столько красоток, сколько сумеете удовлетворить, подобно турецким пашам. Девушек, которые умрут ради вас, девушек, которые жаждут, чтобы вы их спасли, – если только вы сами не решите расстаться с жизнью из-за безумной любви к ним! Вы вернетесь к мировым истокам – нет, не к Нилу или Конго, а сюда, сюда и вот сюда, промеж пышных бедер принцессы Там-Там, в Золотой треугольник Женщины-Дракона, в оранжерею этого запретного гарема. Здесь вы султаны, деспоты и плантаторы, белые люди, исследующие Черный континент с плетью в руке. А вот и таинственные женщины, которых вам предстоит завоевать, – от страстной вьетконговской партизанки в черном, только что вышедшей из джунглей, до вот этой палестинки, которая, сражаясь за свободу, недавно угнала самолет. Вам видно лишь ее лицо, но что это за лицо! Настоящая femme fatale! А как насчет скромной мусульманочки, укрывшейся за средством сексуального вспоможения, лучше которого пока не придумали, – за вуалью! Кто знает, что за ней таится? Дальше как хотите – оставьте ее под вуалью, снимите вуаль, но знайте одно: вы в полной безопасности, даже если выберете… Мадам Баттерфляй! Прокатитесь на ее ковре-самолете, не опасаясь того, что через девять месяцев она сделает вам неприятный сюрприз. Насладитесь запретной любовью белого человека и восточной женщины и не бойтесь появления запретных плодов вроде него!

И тут Ронин указал прямо на меня. Я увидел белки их глаз, когда все они обернулись поглядеть на меня, а я стоял между вышибалой-эсхатологом и пальмой в кадке, держал свой поднос с сахаром в золотой чаше и не мог пошевелиться из-за горы песка, которая все росла и росла у меня в животе.

И если вам понравился опиум, господа, то вы оцените лекарство, которое приготовил для вас наш незаконный отпрыск Востока и Запада. Бой! Ронин щелкнул пальцами. Бой! БОЙ!

Сквозь сумятицу в сознании, или в сознаниях, я вдруг понял, что он обращается ко МНЕ.

Бой, что ты встал там? Обнеси господ лекарством!