Правый руль

В машине живет человеческий дух. Это одна из причин того, почему машины так различаются между собой. Когда я смотрю на «Ладу», я понимаю, как это было сделано. Когда смотрю на «Тойоту» — не могу до конца поверить, что это произведено человеческими руками. Любой шедевр создаётся, вроде бы, конкретным человеком, но вот как, каким образом он сумел так организовать эти слова, или звуки, или краски?

Это чудо, настоящее чудо. Я смотрю на дорогу, забитую автомобилями, и понимаю: значит, там внутри всё работает, все эти их хитроумные загогулинки функционируют правильно. Масло смазывает, антифриз охлаждает, поршни ходят, коленвал вращается, передавая своё движение приводам и колёсам… Как он вообще может работать, этот мотор, и как он мог быть создан человеком? Я бы не поверил в это никогда, если бы не видел подтверждение чуда ежедневно. Может быть, всему виной моя гуманитарная близорукость и технический кретинизм. Но я всё равно вижу в машине произведение искусства, которое ещё и ездит. Особую нежность я испытываю, видя на дороге откровенно старые, разменявшие третий или четвёртый десяток машины. Они незаметно перемещаются из презираемого разряда трахом и вёдер в почитаемый класс ретромобилей. И если находится настоящий ценитель, озаботившийся реставрацией и полировкой, то на них начинают оглядываться, рискуя попасть в аварию, все водители в потоке.

Автомобиль — это музыкальный инструмент, до которого далеко знаменитой, но такой примитивной флейте водосточных труб. Кажется, я и красоту начал понимать через автомобиль. Природа и живопись не трогали меня. Я не запоминал красок леса, даже лиц людей никогда не мог запомнить с первого раза. О красоте моря вообще никогда не думал, как не думал о красоте воздуха, которым дышу, или асфальта, по которому хожу. На оттенки я не обращаю внимания до сих пор. Цвет остаётся для меня не эстетической, но идентификационной категорией.

До какого-то момента точно так же было и с машинами. Сейчас я по какому-то неуловимому контуру, мелькнувшему вдали, угадываю марку и год выпуска, иногда даже себе не умея внятно объяснить, на основании чего сделал такой вывод, и наслаждаюсь. Улыбаюсь симпатичным мне автомобилям, морщусь, видя некрасивые. Машины не исчерпываются «средством передвижения», как не исчерпываются этим же определением божественные женские ноги, которые мы никогда не назовём «ходовой частью». Красота присутствует или должна присутствовать во всём. Ветровое стекло стало оптикой, давшей мне новое зрение. Волшебными очками, пусть даже розоватыми. Я увидел, что самое безумно красивое море бывает осенью, уже в октябре, когда воздух прозрачен до собственного отсутствия и море приобретает умопомрачительно сочный цвет. А ветер гонит барашки — осенние, предзимние барашки, похожие на скорый первый снег.

Я никогда не смог бы жить в деревне. Для моей эстетики обязательны аромат бензина, чернота асфальта, покрышки, употребляемые в качестве клумбочек, для ограждений и как судовые кранцы. Запах водорослей, который считается запахом моря, как небесная синева ошибочно считается его цветом. Это городская, урбанизированная красота. Почему я не художник? Я бы изображал на своих картинах — их. Пароход в Японском море, увешанный гроздьями автомобилей. Разгрузка в порту Владивостока или в Зарубино, машины, парящие на талях. Нелегальная «стихийная» стоянка где-нибудь на улице Нейбута зимой — вершина сопки, постоянный ветер и мёрзнущие щегольские тела иностранных городских автомобильчиков. Дорога. Пробка. Авария. Морг авторазборки. Ржавый скелет в кювете на спуске с Шаморского перевала. Я бы писал только их — чистых и грязных, дорогих и дешёвых, здоровых и больных, живых и мёртвых, спортивных и рабочих, погибающих и процветающих, больших и маленьких, молодых и пожилых. Я снимал бы про них вдохновенные фильмы, от мыльных опер до триллеров.

Мне кажутся никакими или откровенно уродливыми автомобили, сделанные в России или Франции, не говоря уже о каких-нибудь китайских. Система «свой-чужой» в действии. Я стою и ласкаю глазами японские кузовные формы, как будто переслушиваю любимую музыку. Мне знаком каждый их изгиб, выражение каждой фары. Даже сев в отличную «американку» или «европейку», чётко чувствую: хорошо, но — не то. Не наше.