Правый руль

Она стала первой машиной, в которой мне не пришлось отодвигать водительское сиденье до упора назад, чтобы комфортно ощущать себя за рулём. Первое время мне казалось, что «Грация» не едет, а низко летит, даже не касаясь асфальта колёсами. Огромное, сильное, грациозное животное. Не грузное по-медвежьи — подтянутое, как уссурийский тигр. Длиннотелая, с крепкими мышцами, которые не торчат навязчивыми буграми и канатами, а мягко перекатываются под шикарной шкурой цвета «серебристый металлик». Опираясь на мягкие 15-дюймовые покрышки, она тихо крадётся или уверенно летит, сочетая изящество с мощью. Мой личный табунчик из ста сорока японских лошадок. С «Грацией» я перестал считать 100–120 километров в час высокой скоростью. Она стала для меня «нормальной», крейсерской, если только позволяют дорожные условия. Её полное имя Toyota Camry Gracia Wagon звучит для меня гроздью дворянских титулов.

Моя «Грация» — конструктор. Её паспорт принадлежит другой. То была рабочая «Камрюха» в кузове «седан» 1991 года выпуска, с легендарным двухлитровым 3S. Она героически погибла и была сдана на разборку, после чего частично реинкарнировалась своими уцелевшими агрегатами в других автомобилях. Вероятно, они ещё живут в новых телах. Под документы той «Камрюшки» и присмотрели в Японии мою «Грацию». Из её чрева вынули сердце. Положив его на деревянный поддон, укутали прочным синим материалом. Сняли колёса, подвеску, выпускной тракт. В бессознательном состоянии, под наркозом она пересекла Японское море, чтобы очнуться уже в другой стране.

Мы с ней вместе уже полтора года. Это для неё я пишу этот текст. Кроме нас с ней, он не нужен никому.

5

Много лет подряд утром примерно в одно время я выходил на улицу и куда-то шёл. Сначала — в школу, потом — на автобус и в университет, на работу. Едва ли не каждый день я встречал одних и тех же знакомых и незнакомых людей, график передвижения которых пересекался с моим. Помню строгого аккуратного Старого адмирала — седоусого преподавателя мореходного училища (после многолетнего перерыва я увидел его вновь и обрадовался тому, что он жив; как мне показалось, Адмирал совсем не изменился, уже законсервировавшись в своём состоянии и перестав стареть дальше). Помню страшную Красную тётку, видимо, безумную, ходившую всегда в красном плаще и иногда улыбавшуюся леденящей дьявольской улыбкой.

Теперь я каждый день встречаю одни и те же машины и радуюсь им, как старым знакомым. Первыми бросаются в глаза те, кто выделяются нестандартным тюнингом или надписями. Как тот красный «Форестер», у которого через весь борт идёт латинское Dum Spiro Spero. Других я опознаю по номерам, коцкам, водителям, иным не всегда формулируемым признакам. В городе не так много машин, как кажется, или же я просто езжу по одним и тем же маршрутам?

Автомобильный поток вовсе не безлик, как может показаться со стороны. Человек в автомобиле не изолирован от себе подобных. Он защищён от чужого неприятного дыхания, вороватых рук и нежелательных случайных прикосновений. Но и в машине я узнаю моих постоянных соседей по утренней пробке и узнаюсь ими. Мы коммуницируем — просительно или поощряюще моргаем фарами, информируем поворотниками, предупреждаем отрывистым сигналом. Этот контакт необходим, чтобы все добрались к месту своего назначения без потерь. Мы — одно целое, молекулы единой реки.

У одной из стоянок, где моя машина ночевала с год, я, выходя из дома около восьми, каждое утро наблюдал старика на серебристо-синеватом «Терселе»-седане с номером, как сейчас помню, 578. Он отпирал ворота своего «дальзаводского» гаража («дальзаводскими» у нас называют мобильные металлические гаражи в отличие от капитальных, встроенных в крепости кооперативов; «Дальзавод», обанкротившийся флагман нашей судоремонтной оборонки, в постперестроечное время не то что гаражи — даже пельмени «Дальзаводские» выпускал). Заходил внутрь, заводил мотор. Подпирал собой створку распахнутых гаражных ворот и курил со спокойным и важным видом. Время, необходимое на выкуривание сигареты, совпадало со временем прогрева двигателя. Дедок бросал сигарету, выгонял «Терсел» на улицу, после чего запирал ворота гаража, садился в машину и уезжал. Он был пунктуален, а я выходил из дома как придётся — то раньше, то позже. Из-за этого я, по пути со стоянки проезжая мимо его гаража, заставал дедка в какой-то одной из его обязательных утренних стадий. То это было отпирание ворот, то курительный ритуал, то начало движения. Вид этого далеко ещё не дряхлого старика говорил о том, что у него всё в полнейшем порядке. И резину он вовремя сменит — не то что мы, молодые разгильдяи, шлифующие в первый непредсказуемый владивостокский снегопад на летней. И двигатель всегда прогреет, для чего специально выйдет пораньше. Пусть говорят, что греть двигатель современного автомобиля не обязательно. Он всю свою жизнь двигатель грел и знает совершенно точно, что хуже машине от этого не будет.

Этот «Терсел» середины 90-х вполне может его пережить.

Какая машина, интересно, переживёт меня? Что будет делать, скучая на стоянке?