Право учить. Работа над ошибками

Мерцающие реки водопадами обрушивались на долины, сотканные из жемчужно-зелёных травинок, бархатные складки гор возносились к небу, поменявшемуся цветом с морем, тропинки скручивались в клубки и снова разбегались в стороны, зовя умчаться вместе с собой в укутанную туманной дымкой даль, туда, где горизонт ласковой кошкой сам просится в руки... Снежинки сменялись дождём, осыпались лепестками, шуршали под ногами золотом опавших листьев, взмывали вверх крыльями перелётных птиц... Чувства смешивались друг с другом, бисеринками собирались в сети узоров, обещали, манили, успокаивали, горячили...

Возможно всё. Не веришь? Я тоже не верил. Пока не встретил тебя. Я завоюю мир. И отпущу на волю. Если ТЫ захочешь. Мне не хватит Вечности, чтобы рассказать о чувствах. Но есть слово, в котором уместится всё. Одно короткое слово... Ты согласна его услышать?

Да разве хоть что-то может быть слышно в гомоне водяных струй и потоков ветра, кружащих мир, словно волчок? Но откуда тогда взялись эти слова? Не было никакого голоса. Ни малейшего звука, похожего на речь, хоть человеческую, хоть звериную. И всё же кто-то говорил. Кто-то внутри и вокруг одновременно. Говорил каждым движением воздуха, каждой каплей, со звоном разбивающейся о каменное ложе речного русла, каждым стебельком скромной степной травы, каждым мгновением настоящего, медленно, нехотя и мучительно уходящим в прошлое. Говорил так, что не требовалось напрягать слух, но и не хотелось зажать уши, чтобы спрятаться от единственного вопроса...

Ты согласна его услышать?

Больше не было ничего. Не было даже времени — прозрачными кристаллами застыли водяные брызги, остановили своё движение облака, пронзительно-изумрудный ковёр земли затаил дыхание, ощетинившись тысячами острых бутонов.

Ты согласна?

В наступившей тишине протяжным звоном повис хлопок крыльев — крохотная хрупкая бабочка вспорхнула с острого копья травинки, сделала круг над головой Элрона, призраком восставшего из безумного танца Прядей и замершего вместе со всем остальным миром, подлетела к хрупкой женской фигурке, робко коснулась краешком крыла розовеющей всё сильнее и сильнее щеки, испуганно отпрянула прочь, снова приблизилась и... села. На протянутую навстречу ладонь. Чтобы остаться на ней навсегда... Нет, не так! Чтобы остаться вместе с ней.

По ткани мироздания прошла волна, возвращающая привычные очертания каждому предмету. Я снова стоял во дворе небольшой лесной усадьбы и смотрел на двух влюблённых, принёсших друг другу и принявших драгоценный дар. Но смотрел огорчительно недолго.

Вечерний воздух матовым жемчужным вихрем обернулся вокруг стройных фигур, стянулся коконом, рассыпался пылью, и в начинающее наливаться кровью заката небо взмыли, так и не разжимая крылатых объятий, мерцающие тени — сине-чёрная и молочно-прозрачная. Всё выше и выше, к светлячкам первых звёздочек, в пушистые облачные просторы, туда, где нет преград ни для тела, ни для души. Вверх...

— Ну как, понравилось? — хлопнул меня по плечу Ксо.

— Э... — Как может понравиться или не понравиться чудо? — Но что это было?

— Разве непонятно? — удивился кузен. — Эл заявил о своих чувствах, Лора подтвердила свои.

— Я не об этом! Всё так странно изменялось... Словно Пряди подчинялись чьему-то желанию, а вовсе не существующим с начала времён законам.

Изумрудные глаза весело блеснули:

— Я и не сомневался, что всё получится! Ты увидел.

— Но что именно?

Ксаррон поманил меня за собой под навес террасы, в тени которой уже вовсю властвовала ещё не успевшая добраться до прочих местечек ночь.

— Ты верно заметил, всё изменялось. Потому что такова наша природа: встречая ту, с которой желаем идти рука об руку, мы торопимся начать совместный путь. Но сначала его нужно показать, верно?

— Показать?

— Пряди податливы, как струны, Джер, на них можно сыграть любую мелодию, особенно мелодию любви. Элрон отпустил свои чувства, и мир отразил их в себе. Изменился. Удобно, правда? Людям-то приходится пользоваться для всего словами, у зверей нет и слов. А у нас есть для признаний целый мир.

Изменился? И ещё как! Но, вспоминая буйство красок и форм, только теперь понимаю, что всё происходящее было каким-то... не совсем реальным. Вихри танцующего мира проходили сквозь меня, словно я был бесплотным призраком, способным лишь наблюдать, но не участвовать. Правда, мне почему-то не пришло в голову возражать и спорить, требовать и домогаться внимания к своей персоне, хотя безумно хотелось войти в хоровод изменений, почувствовать их и, быть может, измениться самому. Если, конечно, удалось бы победить страх бездумного и покорного следования чужой воле.

— И он... не протестует?

Кузен улыбнулся: