Право на жизнь

С и м а. Вот!.. (Кладет в общую стопку свои три рубля.) Нашла, затерялись на теле.

З а х а р о в н а. Зачем?

С и м а. Прости меня, жадину, бабушка! (Целует Захаровну, убегает.)

Захаровна берет деньги, задумчиво перебирает их, грустно усмехается.

З а т е м н е н и е

Снова то первое непонятное помещение с лампой-светильником на столе. Полутемно. З а х а р о в н а  одна.

З а х а р о в н а (озираясь, негромко). Эй… Эй, где ты?.. Я не вижу тебя!

Тишина.

Коля, родной, отзовись… Прошу тебя, выйди, а?

Не спеша появляется  Н и к о л а й.

(С облегчением.) Слава богу!..

Н и к о л а й. Что опять?

З а х а р о в н а. Не поняла я, какое слово молвил, Николай?

Н и к о л а й. Когда?

З а х а р о в н а. Давеча, когда прощались?

Н и к о л а й. Ох, Захаровна, суетная ты женщина, не по возрасту. Никуда он уйти от тебя не может. Он всегда у тебя тут. (Показывает на сердце.)

З а х а р о в н а. Радостно такое слышать.

Н и к о л а й. Что маешься по свету, вернулась бы домой.

З а х а р о в н а (вздыхает). Мне тоже хочется, по Юленьке соскучилась. Да вспомню зятюху Ксенофонтова — с души воротит.

Н и к о л а й. Стерпится.

З а х а р о в н а. Разве я не долго терпела? Да ты знаешь, уж очень горько мне в его доме… Вот на праздник светлый мандаринчиков оранжевых купит. Сядем за стол всей семьей. Он начнет раздавать, вроде подарков. Так мне завсегда норовит самую малую и мятую подсунуть. Не люблю я их, мандаринчиков этих оранжевых. Не привыкла, и кисленькие они, в моем возрасте чего послаще хочется. А обидно.

Н и к о л а й. Осуждаю. Суета это есть.

З а х а р о в н а. Мне и самой смешно было. Обидно, правда, но смеялась. А он новое дело придумал, зятюха Ксенофонтов. Явится с работы и сразу, руки даже не помывши, шасть на кухню ко мне и в кастрюлю мордой лезет. (Передразнивает бодро-деловым голосом зятя.) «Ну что у нас на обед, теща дорогая?.. Ага, курица — хорошо!» И — раз туда цельный чайник воды! Чтобы бульону больше было да на подольше хватило. А потом дочка с внучками ругаются за столом: что, мол, за бурду я подаю! Совсем, мол, старая из ума выжила, курицу толком сварить не может!.. Это как?!

Николай молчит.

Тоже стерпела… Тут ему еще одно втемяшилось. Начал каждый день гнать меня в исполком. Иди, говорит, и проси слезно комнату отдельную. Ты жена погибшего фронтовика, должны дать. А дадут, мы эту комнату и нашу квартиру обменяем на большую…

Н и к о л а й (неожиданно). Сними платочек.

З а х а р о в н а (растерянно). Платочек, мой?

Н и к о л а й. Сними.

З а х а р о в н а. Зачем, господи? Старая я, стыдно простоволосой. И волосиков мало осталось, жидкие…

Н и к о л а й (улыбается). Сними.

Захаровна неуверенным движением, досадуя и стесняясь, снимает низко повязанный платочек. Волной падают на спину волосы. Она выпрямляется, и мы вдруг видим тридцатилетнюю, статную и красивую женщину с густыми длинными волосами.

З а х а р о в н а. Ах ты, боже мой!..

Н и к о л а й. Чувствуешь?

З а х а р о в н а (молодым, сильным голосом). Чувствую!.. Я такой была, когда Николая на войну провожала…

Николай снимает с головы терновый венец, сбрасывает рубище и тоже предстает перед нами молодым сильным мужчиной в солдатской форме. Таким, каким его провожала на фронт Захаровна.

(Плачет.) За что такая радость?!

Н и к о л а й (смеется). Странный народ бабы! Горе — плачут, радость — тоже слезу пускают! У вас что, крантик такой есть?

З а х а р о в н а. Радостно!..

Н и к о л а й. Ну, хватит, Дашенька, хватит.

З а х а р о в н а. Смирилась я, а тут вдруг такое…

Николай обнимает ее, ведет к лавке, садятся.

(Застенчиво.) Поцелуй меня.

Н и к о л а й. Не забыла, как это делается?

З а х а р о в н а. Как проводила тебя на фронт, с тех пор верная тебе, богом клянусь!.. Один раз, правда, чуть не упала, но удержалась на краю.

Николай целомудренно целует ее.

А помнишь, Коля, наш новый дом?

Николай молча кивает, гладит ее по голове, перебирает распущенные волосы.