Право быть

— Когда ты почти сделал мне предложение, в тот самый, первый раз... Я увидела тебя целиком.

— Как это — целиком?

Она заворожённо расширила глаза.

— Ты стоял передо мной, не маленький и не большой, но одновременно... Ты был повсюду. Ты и сейчас такой. Вокруг. Везде. Чтобы дотронуться до тебя, казалось бы, надо протянуть руку, но я чувствую твои прикосновения каждой Нитью своего тела.

Иначе и быть не может. Пустота пронизывает весь Гобелен, любой его участок, даже самый ничтожный, но она и я — единое целое, стало быть...

— Они болезненны?

— Они прекрасны.

Шеррит шагнула ближе, чтобы никому из нас не нужно было тянуться друг к другу.

— Но сначала я испугалась. Глупо, да? Бояться того, чему можно только позавидовать... Всегда вместе. Всегда рядом. Почему это показалось мне страшным?

— Потому что быть рядом — значит делить общий мир между собой. Значит спорить, соперничать, воевать, а война не может быть нестрашной.

— Но наш мир и общий, и...

— И всё же состоит из двух частей, на целостность которых не посягнёт никто из нас, потому что они должны оставаться такими, как есть.

— Я поняла это намного позже, чем следовало.

— Нет, ты успела вовремя.

Тонкие волоски бровей складываются в дуги, почти идеальные, но всё же по каким-то причинам решившие не достигать совершенства. Веера густых ресниц щекочут мою щеку... Нет, не кончиками, а движением воздуха, отделяющего и одновременно соединяющего нас.

— Я боюсь войны.

— Я тоже.

— Но вызов был брошен.

— И я его принял. Не мог не принять.

Она подняла на меня взгляд, чуть испуганный, но понимающий:

— Другого пути нет?

Прозвучало вопросительно, но так, будто ответ заранее был всем известен, а потому не требовал лишних слов.

— Я не смогу вразумить кузена. И его матушка тоже.

— Мать никогда не причинит своему ребёнку вреда, предпочитая переживать всю боль в себе, — сказала Шеррит с такой спокойной уверенностью, будто дома её ждал целый выводок детей.

— Знаю. Это-то и страшно.

— Мой отец для вразумления не годится.

— Пожалуй... Ты уже сказала ему?

Она усмехнулась.

— Он всё понял сам, едва только увидел меня.

— И?

— Хочешь знать, как велик запас его проклятий? — лукаво поинтересовалась Шеррит.

— Разозлился?

— Мм... Его успокоило то, что всё было сделано по правилам. Ты ведь нарочно хотел всё так устроить? Знал, что это будет важным для всех?

— Наверное, догадывался. Но по крайней мере Скелрон больше не жаждет моей смерти?

Моя супруга звонко расхохоталась:

— Он сейчас ходит, задрав нос перед всеми соседями! Потому что наконец-то понял, что родство с Разрушителем — это великая честь.

— Честь ли породниться с Домом, славящимся безумствами своих обитателей?

Она уткнулась носом мне в щёку:

— А ты тоже безумный? Безумный-безумный-безумный?

— И ещё какой!

Но Вуалью пренебрегать не стану, насколько бы сильно ни сходил с ума от горьковатого аромата твоей кожи.

— Так странно... — Она повернула голову, словно желая оглянуться. — Кажется, что мир раскололся надвое. Здесь так спокойно и мирно, а за стенами, стоит только сделать шаг, попадаешь в туго натянутую паутину тревоги и не можешь из неё выбраться... Неужели война всё-таки будет?

— Ты не застала прошлую?

Шеррит коротко повела подбородком из стороны в сторону:

— Я родилась одной из последних в Третью Волну. Тогда всё уже было кончено, оставались лишь раны, требовавшие лечения. Но я пoмню моего отца в те дни... Его рана так и не зажила, а я вижу, сколько бед она причиняет по сей день. И ты видишь. Я буду воевать, если придётся, но видят боги, я этого не хочу!

Я обнял худенькие плечи.

— Не будешь. Я не позволю. Меня хватит на войну со всеми, кто пожелает.

— Но тогда ты...

— Не погибну.

— Мама рассказывала, что тот, прошлый Разрушитель не смог жить, когда всё закончилось.

И ты боишься, что я, убив пару десятков неприятелей, измучаюсь угрызениями совести и тоже решу уйти поскорее? Тот «я» пожертвовал жизнью ради другого существа, уже неживого, но пока что не мёртвого, а это совсем другое дело! Хотя...

Он не согласился бы умереть, если бы не хотел. Если бы продолжал цепляться за жизнь. Если бы не считал свой дар слишком опасным.

— Ты не повторишь его путь?

В серых глазах нет упрёка и никогда не будет, но, Пресветлая Владычица, сколько же в них мольбы! Шеррит разрешит мне всё что угодно. Она простит меня, что бы я ни сделал. Но отказать ей в её просьбе...

— Не повторю.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она прижимается ко мне, еле ощутимо и в то же время тесно-тесно, изгоняя последние остатки воздуха из соприкоснувшихся складок нашей одежды.

— Но ты будешь воевать.

Утверждение, с которым невозможно спорить.

— Буду. А тебя не пущу, так и знай.

— Но... Что я тогда буду делать одна?

Всё, чем пожелаешь заняться! Вот только почему вдруг «одна»?

— У тебя не останется свободного времени.

— Не останется? Почему?

Серая сталь глаз ещё не понимает, а изгибы тела, становящиеся всё плавнее и податливее, уже давно обо всём догадываются.

— Ты будешь заниматься моим подарком.

— Подар...

— Хотя больше чем уверен, что это окажется тот ещё подарочек!

Драгоценная, надеюсь, ты не спишь?

«Заснёшь тут с вами», — добродушно проворчала Мантия.