— Профессор Сердюков провел множество экспериментов на животных, в том числе и на лошадях. Теперь в его клинике подобные операции делаются грудным детям и в девяносто пяти процентах случаев заканчиваются успешно. Ночью я связался с профессором по телефону. Я еще раз, господа, убедительно прошу вас позволить сегодня же отправить жеребенка в Москву. В противном случае я сниму с себя всю ответственность.
— Я тебе сниму! Я тебе голову сниму!.. Что скажешь, Михал Андреевич?
— Нет никаких оснований ставить диагноз Маркеева под сомнение, — тихим, усталым голосом ответил директор конезавода Прошин.
— Та-ак. Значит, будем отправлять, — губернатор тяжело вздохнул, затем раскрыл лежавший перед ним список депутатов городской думы, одновременно являвшихся и членами совета акционеров конного завода, и взял в руки карандаш. — Вопрос очень серьезный. Будем решать поименным голосованием. Кто за то, чтобы отправить жеребенка в Москву? Господин Арыкин?
— Я согласен, — ответил депутат.
— Господин Банник?
— Согласен.
— Господин Борин? Господин Борин!
Алексей Борисович сидел тихо, свесив голову на грудь, между Прошиным и Гутенбергом.
— Алексей! — зашептал Михаил Андреевич и ткнул слегка депутата Борина локтем. — Жеребенка отправляют в Москву. Скажи: «Согласен».
— Согласен! — открыв глаза, поспешил сказать Алексей Борисович.
— Что же это вы, господин Борин, на заседании-то спите? — осведомился Иван Петрович Супкин. — Нехорошо! Тем более от вас…
— Я прошу извинить меня, господа, — попытался оправдаться депутат Борин. — Я ведь последние ночи не спал. Я заканчивал новую книгу. Теперь она совсем готова, и я собираюсь везти ее своему издателю в Москву.
— Поздравляю, господин писатель, — пробурчал Супкин и недовольно поерзал в кресле.
— Я прошу извинить меня, господа, — опять повторил писатель.
— Продолжаем голосование! Господин Буханкин?
— Согласен.
— Господин Гутенберг?
— Слушай, Алексей, — тихо прошептал Михаил Андреевич Прошин, пока губернатор продолжал опрос депутатов, — тебе по ночам сюжеты твоих романов не снятся?
— Бывает, но редко. А что? — удивился Алексей Борисович.
— Мне по ночам стихи снятся. Ты не поверишь. Картины такие красочные, люди, женщины, животные, черт знает что, и все под голос какой-то безголосый. Нашептывает, нашептывает — и все в рифму. Я даже не знаю, как тебе объяснить…
— Что ж, это очень может быть. Ведь был ты и поэтом. Может, талант твой, в землю зарытый, не истлел еще и на свободу просится. Ты их записываешь, стихи эти?
— Нет, а зачем?
— Записывай. Может, хорошие получатся стихи.
— Смеешься?
— Ничуть. — Алексей Борисович улыбнулся своей доброй, беззаботной улыбкой.
— Черт-те что происходит. Вся жизнь наперекосяк пошла, — пожаловался Прошин. — С женой какие-то странные отношения…
— Что значит странные? Поругались?
— Да нет. Но постоянно чувствуется какое-то отчуждение. Может, разница в возрасте сказывается? Черт! Все одно к одному! На заводе неприятности. Дома… Еще эти проклятые галлюцинации со стихами.
— Тебе бы сначала надо самому разобраться в себе, дружище. Я тут вряд ли смогу тебе чем-нибудь помочь.
— Господин Супкин? — заканчивал губернатор.
— Я протестую! Жеребенок — достояние города! Он — собственность, в конце концов! Мы не можем позволить вывезти его за пределы губернии.
— Прекратить! Вы, господин Супкин, супротив закона идете! Я не спрашиваю сейчас о ваших доводах! Отвечайте, согласны вы или нет?
— Не согласен!
— Так! Продолжаем голосование. Господин Уфимцев?
Большинством голосов городская дума приняла решение отправить жеребенка в Москву. Сам губернатор выделил для этого свой личный локомотив — экспресс под названием «Золотая подкова», и сам Михаил Андреевич Прошин взялся позаботиться об оборудовании и охране состава. Отправку назначили на вечер того же дня…
ГЛАВА ПЯТАЯ
НА ПУТИ В МОСКВУ
— Вика, пожалуйста, собери меня в дорогу. Я еду в Москву, — объявил по возвращении Алексей Борисович.
— К чему такая спешка? — удивилась Виктория Сергеевна. — Ведь ты собирался ехать только через два дня.
— Поеду на «Золотой подкове». Получится быстро и удобно. Ты же знаешь, я терпеть не могу толкаться на вокзалах.
— Да? Иногда мне казалось, что вокзалы ты любишь больше всего на свете.
— Я люблю путешествия, но не вокзалы. И, пожалуйста, не сердись. Понимаешь, сегодня ночью я уверенно поставил точку в романе, и теперь мне уже просто не терпится увидеть его в издательстве.
— Понимаю. Ты бы мог отослать рукопись.
— Конечно. Но в мае у меня все равно в Москве куча дел. Весь месяц я должен читать курс в университете. К тому же этот симпозиум. Предстоит большая дискуссия по поводу отмены смертной казни. Так или иначе нужно ехать, и два-три дня ничего не решат. Я надеюсь, ты соберешься ко мне туда хотя бы на неделю?
— Поживем — увидим.
— Кстати, а где наш гость?
— Ушел ваш гость. Сказал, что, наверное, еще свидитесь.
— Ушел? И давно?
— Час назад. С утра сидел у телевизора. Как только закончился репортаж с вашего заседания, заторопился, извинился, попрощался и ушел.
— Что ж, это в его стиле.