Графиня Урманчеева вышла. Савелий затворил за ней дверь.
— Приветствую вас, дорогой мой Дмитрий Васильевич, — поздоровался Прыгунов, стараясь придать голосу прежнюю веселость.
— Ты никак пьян с утра? — не отвечая на приветствие, без особого укора спросил генерал-губернатор.
— Вовсе нет. Хотя похмелился, конечно. Вчера на товарной бирже встретил Гришку Сокольского. Поговорили, выпили немного. А там пошло-поехало. Сами понимаете…
— Понимаю. Все та же старая песня. Кстати, что там на бирже?
— Пока все очень неплохо. Саранские кобылки — самый ходовой товар. Хотя, по прогнозам, к лету цены на лошадей упадут чуть ли не вдвое. Черт их знает, этих прогнозистов! Откуда такая информация? Я уже дал телеграмму Пужайкину и получил ответ. Никаких оснований для падения цен нет. Так что кобылки нас еще покормят. А-ха-ха-ха! — Вадим Никитович вдруг сам заржал, как лошадь, и повалился в кресло. Приступ истерического смеха длился около минуты. Все это время Дмитрий Васильевич, давно привыкший к «припадкам» Прыгунова, молча, грустно улыбаясь, смотрел на него.
— Ну? Чего смеялся-то? — спросил он, когда Прыгунов наконец успокоился.
— Да вчера Григорий анекдот модный рассказал. Сейчас вспомнил. А-ха-ха-ха! Хотите, расскажу?
— Ну расскажи.
— Отец-поэт говорит своим детишкам:
— Дети, придумайте мне рифму на строчку: «Если б я имел коня…»
— Если б я имел коня — я катался бы три дня! — придумала старшая дочка.
— Если б я имел коня — я б кормил его три дня! — сочинила младшая.
— Хорошо, девочки, молодцы! — похвалил отец.
— Папа, а почему ты меня не спрашиваешь? — обижается его сын — отъявленный хулиган, пошляк и матерщинник.
— Не стоит, сынок, — иронизирует папа, — я ведь и так знаю, что бы ты три дня с конем делал, если б он у тебя был.
— Нет, не то! Я хороший стих придумал! Настоящий! И ни одного матерного слова! Честно!
— Хорошо, сынок. Говори свой стих. Только чтобы ни одного…
— Если б я имел коня — это был бы номер!.. — выпалил сын.
— Сынок, ну а где же тут рифма?
— Ты не дал мне договорить! Вот слушай:
— А-ха-ха! — снова закатился Прыгунов. — Ну как?
— Мерзость какая-то, — сказал Дмитрий Васильевич, однако все же улыбнулся и отвернулся к окну.
Генерал-губернатор выглядел совсем старым. Сутулая, круглая спина, седые волосы, голова, глубоко втянутая в плечи. Когда-то Вадим Никитович знал его совсем другим — крепким и сильным мужчиной, суровым и беспощадным борцом за идею, хитрым и мудрым политиком. Он долго стремился к власти. Он не завел семью, не вырастил детей, почти не скопил капитала. Острое желание занять важный пост в государстве всегда подавляло в нем другие, казалось, более естественные человеческие желания. Десять лет назад мечта его осуществилась, но, получив пост и титул, за довольно недолгий срок вдоволь насладившись властью, он с годами незаметно размяк и подобрел. Ему вдруг захотелось покоя, обычного человеческого покоя. Государственная служба начала тяготить его. Канцелярские дела раздражали до крайности. Жизнь представлялась тоскливой и скучной и, казалось, совсем потеряла смысл…
Дмитрий Васильевич некоторое время смотрел в окно, затем повернулся, взял со стола газету и протянул ее Прыгунову, указав пальцем на подчеркнутые карандашом строчки криминальной хроники.
— Вот черт! Кого же Фигорин тогда поймал? — сказал статский советник. Лицо и голос его немедленно приняли деловую окраску.
— Да, видать, не того. А может, их несколько?
— Вот вони-то будет.
— Фигорина еще нет. Знаешь, Вадим, поехали — сами посмотрим.
— Едем!
— Савелий! Мы едем в Бутырку! Затем на Петровку!
— Прикажете карету?
— Какую, к чертям, карету! Автомобиль к подъезду! Появится Фигорин, пусть ждет нас у себя.
— Все понял, господин генерал-губернатор! Слушаю-с. — Савелий подал генерал-губернатору фуражку, распахнул дверь, затем, опередив его, быстро побежал вниз по лестнице.
Несколько минут спустя из ворот Спасской башни в сопровождении охраны выехал роскошный черный автомобиль из тех, что делают по специальному заказу для высокопоставленных лиц.
— Да, Дмитрий Васильевич, я, кажется, помешал кое-кому своим приходом?
— Ты Урманчееву имеешь в виду? Да нет. Ничего особенного. Пустяковый разговор. Странная женщина. Уже больше года как умер граф, а она все еще в трауре.
— Ей идет черное платье.
— Такой женщине все идет. Ты, кажется, неравнодушен к ней?
— С чего вы взяли?
— Увидев ее, ты странно изменился в лице.
— Я очень давно знаю ее, — вздохнул Прыгунов. Он отвернулся и некоторое время смотрел на улицу.
— Кажется, ты хорошо знал ее мужа? — снова спросил губернатор.
— Я много лет знаю их обоих.
— Роскошный был мужик.
— Только с виду. Бедная Эльвира Владимировна. Он ведь был эпилептиком, вы знаете?
— Знаю. Однажды я даже видел его припадок. Ужасная вещь. Страшно смотреть.
— А она-то сколько с ним вынесла. Удивительная женщина. Прожить столько лет с таким человеком…
— Кажется, она очень любила его.