Прайм-тайм. После 50 жизнь только начинается

Конечно, не всем нужно отправляться в святилище и проводить дни в молчаливой медитации. Но, находясь в одиночестве или ведя активную жизнь, можно найти способ заглянуть в собственную душу: йога, тайцзы, обзор прожитой жизни, садоводство, прогулки на природе, живопись, медитация, поэзия, молитва. Эти и другие виды созерцательной деятельности позволяют нам стать восприимчивыми к мудрости, которая есть у всех, к реальности взаимодействия, а не индивидуализма проникнуться неизбежностью собственной смерти и в то же время, пропустить через себя бесконечный поток энергии, частью которой мы являемся.

Я хочу закончить эту главу, приведя последние строки из стихотворения Лизел Мюллер «Monet Refuses the Operation» («Моне отказывается от операции»), которое уже цитировала в первой главе:

Я не вернусь во вселенную,
где предметы не связаны друг с другом,
разве острова – не младшие дети
одного огромного континента? Мир —
поток, а свет становится тем, к чему прикасается,
трансформируясь в воду, кувшинки в воде,
повисая над водой и проникая под воду,
превращаясь в сиреневые, и розовато-лиловые, и желтые,
и белые, и лазурные лампады,
падающий солнечный луч
порождает легкую пульсацию,
и я делаю длинный, текучий мазок
кистью, чтобы уловить это движение,
пытаясь изобразить скорость света!
Наши весомые, вертикальные формы
воспламеняются, сливаясь с воздухом,
обращая в газ
наши кости, кожу, одежду. Доктор,
если бы вы только знали,
как небеса обнимают землю
и как безмерно раскрывается сердце,
взывая к вселенной, к бесконечному голубому туману.

Глава 22. Полным ходом к концу

Он сознательно позволил овладеть собой убеждению, что человеческие существа рождаются не раз и навсегда в тот день, когда матери производят их на свет, но что жизнь принуждает их возрождаться снова и снова.

Габриэль Гарсиа Маркес. Любовь во время холеры

ФИЛОСОФ И ПСИХОЛОГ ДОКТОР ДЖИН ХУСТОН РАССКАЗЫВАЕТ о нескольких изменивших ход ее жизни случайных встречах, произошедших в то время, когда она была еще девушкой:

Мои родители развелись, когда мне было четырнадцать лет, что стало для меня сильным потрясением. Опаздывая в школу, я бегом спускалась по Парк-авеню – бежала от своего горя. И однажды налетела на какого-то старика, едва не сбив его с ног. Я подхватила его, а он сказал мне с французским акцентом: «Вы что, всю жизнь собираетесь так бегать?»

Я ответила: «Да, сэр, так и собираюсь».

Он сказал: «Ну что же, bon voyage» (счастливого пути – фр.).

Я произнесла: «Bon voyage», – и побежала в школу. Неделю спустя я выгуливала своего фокстерьера Чэмпа и вновь увидела старика, который выходил из дома. Я жила в доме № 86, прямо в конце Парк-авеню, а старик жил где-то в районе дома № 84 и Парка.

Он сказал мне: «А, моя маленькая бегунья, у вас есть фокстерьер. Куда вы идете?»

«Да, сэр, я после школы вожу Чэмпа в Центральный парк. Мне просто нужно подумать».

«Можно мне иногда ходить туда вместе с вами?»

Я ответила: «Да, конечно».

«Это будет мой моцион».

Он был удивительным. Он вообще не ощущал неловкости. Границы, отделявшие его от внешнего мира, были размыты. У него была длинная французская фамилия, но он попросил меня ограничиться только ее первой частью, которую мое американское ухо воспринимало как «Мистер Тейер». Поэтому я называла его «мистер Тейер». Около полутора лет мы время от времени прогуливались вместе с ним. Он мог внезапно припасть к земле, чтобы рассмотреть гусеницу: «О, Джин, посмотрите на эту гусеницу! О, движение, изменения, метаморфозы! Джин, попробуйте почувствовать себя гусеницей. Вы можете это сделать?»

«Запросто, мистер Тейер». То есть я, четырнадцатилетняя девочка ростом около метра восьмидесяти сантиметров, с красными пятнышками на лице, ощущала себя гусеницей!

Он продолжал: «А что будет с вами, когда вы наконец превратитесь в papillon, в бабочку? Что такое бабочка, Джин?»

«Не знаю, мистер Тейер».

«Нет, вы знаете, знаете. Я знаю, что вы знаете. А теперь во что вы превращаетесь?»

«Ну, думаю, когда выросту, я облечу весь мир и, может быть, стану помогать людям».