«А! Bon, bon, bon» (хорошо, хорошо, хорошо –
«Иисус Христос его чувствовал?»
«Да. О, Мария-Антуанетта, вот она приближается! Чингисхан, он не так приятен. Жанна д’Арк, Jeanne d’Arc! Впустите в себя Жанну д’Арк! Впустите в себя поток истории!» Мы чудесно играли с ним, разговаривая о том о сем: «Джин, посмотрите на облака, какая божественная каллиграфия на небесах!»
Он внезапно останавливался и хихикал, глядя на вас, и вы тоже хихикали, он хихикал, и вы хихикали; и еще он мог смотреть на вас и смеяться, смеяться, будто вы являли собой хаос, под которым скрывался Бог. Я шла домой и говорила матери: «Мама, я снова встретила своего старика. Когда я рядом с ним, я забываю о том, что я так ничтожна».
Однажды, когда наша совместная прогулка подходила к концу, он внезапно остановился, повернулся ко мне и сказал: «Джин, какой вопрос мучает вас больше всего?»
И я ответила: «Это касается истории, мистер Тейер, и еще судьбы. Как мы можем выбрать верный путь в жизни, чтобы в то же время не противоречить судьбе? Все мои школьные друзья твердят о водородной бомбе, и я боюсь, что не доживу до двадцати одного года. Мистер Тейер, вы всегда так говорите о будущем человеческого рода, будто у нас уже было будущее. Мне хотелось бы знать, что нужно сделать для того, чтобы это будущее обязательно наступило».
Он сказал: «Нам нужно больше специалистов в духовной сфере, которые подведут народ к тому, чтобы в нем проснулось самосознание».
«Что вы имеете в виду, мистер Тейер?»
Он ответил, и это его точные слова – я делала заметки, так как понимала, что услышу нечто великое: «Мы призваны совершать метаморфозы, метаморфозы самого высшего порядка, но пока мы ведем себя так, что отдаем только крохотную долю самих себя. Необходимо увеличить эту долю. Но, Джин, ни минуты не сомневайтесь в том, что не мы одни хотим, чтобы это стало возможным. Мы – часть космического эволюционного движения, побуждающего нас соединиться с Богом. Это вспышка всех наших потенциальных возможностей. Это великая первопричина всех наших взлетов и перемен. Без этого наша жизнь – лишь борьба и упадок».
А я сказала ему: «Как вы это назвали? Я никогда об этом не слышала. Может ли нечто быть таким великим, что у него даже нет названия?»
«Вы правы, – произнес он. – Ему невозможно дать название».
«Ну, попытайтесь назвать его, мистер Тейер! Я слышала, что, как только даешь вещи имя, можешь приступать к работе с ней».
Ему это показалось забавным, и он сказал: «Я попробую». А потом добавил: «Это настойчивая просьба к вселенной родить сверхчеловека. Это возникновение нового вида психической энергии, когда любовь, скрывающаяся в глубинах вашей души, соединяется с тем, что есть самого сущностного в течении космического потока».
По правде сказать, я не очень понимала, о чем он говорит, но глубокомысленно кивала головой и сказала, что хотела бы обдумать все это, а он ответил, что хотел бы того же. Однажды, в одну из наших последних совместных прогулок – это был последний день, когда я его видела, – мистер Тейер завел разговор о притягательной силе становления, потом эта фраза прочно вошла в мой лексикон. А еще о том, что мы, люди, являемся частью эволюционного процесса, который влечет нас к чему-то, что он называл «точкой Омега» – высшей точкой эволюции. Он говорил мне о своей уверенности в том, что физическая и духовная энергия всегда проистекают из точки Омега; она не только способствует нашему совершенствованию, но также ведет вперед, воздействуя на нас посредством любви и озарения. И тогда я задала ему свой самый главный вопрос, то, что продолжало мучить меня всю жизнь: «А что нас окружает, мистер Тейер?» Его ответ запечатлелся в моем сердце. Он начал с того, что сказал: «
«А что вы думаете о себе самом, мистер Тейер?»
От ответил: «Думаю, что я – паломник в будущее».