Если не считать песнопений, предваряющих и завершающих прием пищи, блюда подавали в молчании; церемония была простой и следовала строгим ритуалам: входили прислужники, неся большие лохани, из которых вырывался пар, поворачивались, кланялись каждому из нас, когда подходила его очередь, и становились на колени. В ответ мы должны были склонить голову и протянуть чашу, чтобы ее наполнили едой. Поскольку у каждого из нас было по три чаши, процесс повторялся трижды, при этом каждый из прислужников раздавал разную еду. Сначала нас обучили, как именно нужно держать деревянную ложку и палочки, как разворачивать три тряпицы (скатерку под приборы, салфетку и маленькое полотенце для вытирания приборов), как вытирать наши три чаши и как снова все складывать. Простота и точность этих превращенных в ритуал трапез заставила меня осознать меру своей, как я тогда думала, неспособности жить «настоящим», присматриваясь к каждому жесту, каждой детали. Я тратила слишком много времени, наблюдая за тем, что делают другие, оценивая, получилось ли у них лучше, чем у меня, завязать салфетку узлом в форме цветка лотоса. Мне понадобилось несколько дней для того, чтобы понять: проживая каждое мгновенье, естественно реагируя, например, слегка склоняя голову перед прислужником, я испытываю настоящую благодарность. «Значит, в каждом ритуальном движении есть более глубокий смысл», – думала я.
На второй день у меня появилась пронзительная боль в спине и коленях, и я пересела с татами, где сидела в позе полулотоса, на складной стул. Я говорила себе, что, в конце концов, я старше многих других, а те немногие, кто был старше меня, тоже сидели на стульях. Хотя мне ни разу не пришлось прервать медитацию и уйти, чем я очень горжусь, на третий день я спрашивала себя, зачем я сюда приехала, зачем намеренно обрекала себя на такие муки. Смысл всему этому – нет, не смысл, а непомерную ценность – придавали ежедневные часовые беседы о дхарме, которые проводила Джоан или один из трех священников. Для буддистов «Дхарма» – это учение Будды, а так как наш
Джоан помогала нам понять смысл того или иного коана, вплетая в него личные, часто до коликов смешные истории. Она рассказывала, как однажды, перед выступлением в одном крупном японском храме, приняла японскую баню и, выходя из нее, забыла снять ярко-красные туалетные тапочки (на каждом из которых японскими иероглифами кандзи было написано слово «туалет»). «Настраиваясь», она расхаживала по вестибюлю, через который публика проходила в лекторий, и ее потенциальные японские слушатели моментально обратили внимание на этот вопиющий культурный промах. Она вспомнила об этом случае, желая проиллюстрировать стих древнего японского учителя дзен-буддизма: «Прекрасную молодую ветвь выпустила старая слива; во время, когда все заполонил буйно цветущий колючий терновник».
Мне было полезно это услышать, так как мои уроки смирения начали давать плоды. Создавалось впечатление, что каждый раз, когда я проникала в сущность вещей, в голове одновременно рождалось все больше глупостей и «колючек». Мне объяснили, что из этого самого все заполонившего терновника и состоит в основном наша жизнь.
Мне казалось, что каждая беседа, проведенная Джоан и священниками, каждый рассказ, были выбраны как будто специально для того, чтобы помочь мне понять, почему я здесь и чего хочу для своей души. Утешительно было слышать, когда она рассказывала нам, что даже Будде приходилось несладко, когда он усмирял свои «дьявольские мысли». «Всякий раз, когда Будду посещали тягостные мысли, – говорила Джоан, – вместо того чтобы отмахнуться от них, он говорил: «Приветствую вас, старые друзья. Я вас знаю» – и неприятные мысли рассеивались сами по себе. Это очень важная стратегия, стратегия неотрицания».
На шестой день я заметила, что больше не слежу за дыханием, я