Прайм-тайм. После 50 жизнь только начинается

«Что такое рохацу-сэссин?» – спросила я, стараясь произнести это слово так же, как Джоан, делая ударение на ссин.

«Сэссин – это интенсивная уединенная практика медитации в молчании, в результате которой душа соединяется с разумом, – ответила Джоан. – Вы очищаетесь и становитесь открытой, благодаря чему можете познать свою собственную сущность. Рохацу означает дату – восьмое декабря, когда, согласно японской буддистской традиции, мы празднуем просветление Будды, но при этом оплакиваем собственную глупость». У меня мурашки побежали по коже. Познать свою собственную сущность – это именно то, что я должна была сделать до того, как мне стукнет семьдесят. А между делом погоревать о собственной глупости было просто замечательно.

«Но я христианка», – сказала я, надеясь, что мне тем не менее не откажут.

«Сюда приезжает много христиан, – заверила меня Джоан. – Мы не воспринимаем буддизм как религию; для нас это духовная практика, философия. Одна из моих подруг-христианок сказала мне, что за проведенное здесь время она стала еще более убежденной христианкой». Несмотря на то что всегда верила в Страшный суд, я подписала какие-то документы.

Пять с половиной месяцев спустя я сидела в молчании в этом зале вместе с шестьюдесятью женщинами и мужчинами в возрасте от девятнадцати до восьмидесяти лет. Мои друзья не могли поверить, что я на это решилась. «Тебе не было страшно?» – спрашивали они. Некоторые признавались, что никогда не смогли бы провести восемь дней, не открыв рта. Я могла бы вообразить все что угодно, только не страх. Скорее это было похоже на волнение. Мне был дан удивительный шанс, подтолкнувший к регулярной практике медитации и, возможно, углубленного сознания. А что касается молчания, я знала, что оно доставит мне наслаждение. Все-таки я – дочь своего отца.

В течение восьми дней мы молчали не только во время медитации. Даже когда находились в своих глинобитных гостевых домах или ранним утром и поздним вечером прохаживались по залу, были погружены в молчание. Нас попросили избегать зрительного контакта и складывать руки на поясе по время хождений. Конечно, я жульничала, украдкой бросая взгляд на других гостей, когда проходила мимо них, и ненавидела себя за то, что иногда пыталась судить кого-то. «Вон та – наверняка неудачница», – думала я.

За исключением первой стадии медитации, которая начиналась в 5.45 утра, и последней в 8.40 вечера, когда мы сидели в холле напротив друг друга, остальное время мы сидели на черных подушках лицом к стене, держа спину прямо и положив руки на бедра в ритуальной позе – левая кисть вложена в правую, как в чашу, при этом большие пальцы соприкасаются. Что касается меня, то именно в этот момент казалось, будто весь ад вырывался из моей черепной коробки. Кто бы знал, что он будет так тарахтеть! Если в этом и заключалась моя сущность, меня следовало бы изолировать от общества. Я пыталась, как нас учили, «следить за дыханием». Я пыталась закрыть глаза, но боялась заснуть. (Я обнаружила, что могу спать в совершенной для медитации позе, ни у кого не вызывая подозрений.) Я пыталась чуть-чуть приоткрыть глаза, чтобы лучик света проходил сквозь ресницы. Я считала – четыре вдоха, четыре выдоха, – но не проходило и пяти секунд, как появившаяся расплывчатая мысль где-то застревала. Потом, описывая это состояние, Джоан назвала его «липким» состоянием ума, похожим на липкую бумагу для мух, когда все мыслишки снуют туда-сюда, застревают и доводят до умопомрачения. Я вспоминала о том, что нужно «отдаться» этому состоянию, и возвращалась к дыханию, но через несколько секунд возникала новая мысль – и тоже застревала. «Может быть, здесь только я одна веду войну с собственным разумом?» – думала я. Казалось, я не одинока в своих ощущениях. И потом, должно быть, обо мне думали то же самое.

Каждые сорок минут раздавался мелодичный звук гонга, и мы поднимались, кланялись, повернувшись к центру зала, поворачивались налево и начинали очень медленно расхаживать, медитируя, вытянувшись вереницей, держа руки, как в ритуальной позе, на высоте пояса и выпрямив спину. Когда мы делали это в первый раз, я все время едва не наталкивалась на идущую впереди женщину. «Ну и неудачница, – снова приходило на ум. – Ну что она так ползет? Она даже ходить не умеет». Через некоторое время, стараясь воздержаться от осуждения и погрузиться в медитацию, я начала фокусировать внимание на том, как то одна, то другая моя нога медленно касается пола: сначала пятка, потом, постепенно опускаясь, свод стопы, подушечки пальцев – до тех пор, пока стопа ровно не станет на жесткий пол цвета черного дерева. Только после этого поднимаю другую ногу. Прежде чем научиться так ходить, я ходила, как настоящая «неудачница». Это была тренировка смирения. Оплакивание собственной глупости требовало больших усилий.