Прайд

Глаза привратника вовсе вылезли из орбит и его словно ветром сдуло.

— Кто такой Мараф? — спросил я.

— А, один покойник, — махнула ручкой Галя, — очень глупый покойник.

Не успели мы перекинуться и парой фраз, а за воротами уже звучала ожесточённая ругань и громко хлопали босые ноги. Похоже, происходила тревожная побудка. Ещё пара мгновений — и заскрипели натягивающиеся канаты, запищали несмазанные колёса. Ворота медленно поползли в стороны, открывая дорогу внутрь.

Впрочем, на этом пути стоял спустившийся вниз боров, успевший нацепить лакированные сапоги и длинный халат. Жиртрест размахивал мечом, указывая полудюжине солдат, где им стоит занимать оборонительные позиции. Подчинённые уступали начальнику в толщине, но ненамного.

— А ну-ка предъявите подорожную, — потребовал главный свин, успевший обрести уверенность и ощутить себя хозяином положения, — я ещё посмотрю, кому чего отсмип осиппми…И вообще, откуда вам известно про Марафа! Я…

Галя заставила своего горбуна подъехать ближе и быстрым движением ухватила толстяка за бороду. Тот булькнул и в следующий момент его голова затрещала и оказалась в руках кошки. Та злобно закричала в остановившиеся глаза.

— Я же тебя предупредила! Я же тебе сказала: будет так же, как с тупым Марафом! Ты — такой же тупой, как и твой сын!

Охранники, в ужасе, переводили глаза с неподвижного тела, лежащего в луже крови, на кричащую девушку и понемногу пятились назад. Львица плюнула в мёртвое лицо и запустила оторванной головой в солдат. Те завопили и спрятались в караулку, заперев за собой двери.

Ольга хохотала так, что едва не упала на землю. Выглядело вся сценка действительно забавно. Галя отряхнула ладони и брезгливо отёрла их о шкуру животного, после чего невинно посмотрела на меня.

— Вот как бывает, когда шакалы пытаются преградить дорогу льву, — усмехнулся я, повышая голос, чтобы услышали в караулке, — да ещё и требуют у него разрешение. Место шакала — в смрадной норе.

За дверью звенело оружие — похоже шакалы спешно вооружались, как будто это могло бы их спасти, если бы кто-то из нас решил войти внутрь. Однако не стоило оставлять город без охранников, какими бы глупыми они ни были. А вообще кошка правильно поступила: до смерти надоели все эти человеческие формальности и ритуалы. Хотелось чего-то простого, истинно природного — бежать вперёд, хватать добычу зубами, не спрашивая у неё разрешения и сносить все препятствия на своём пути. Наташа считала, будто это говорит о пробуждении животных инстинктов и общей деградации, которую я перестал контролировать. Нелепая мысль.

Учитывая все те способности, которые проявляются в прайде последнее время, всё это скорее свидетельствует о дальнейшем прогрессе, на пути к совершенству. Совершенно очевидно, на этом пути мы должны полностью избавиться от всех условностей, присущих обычным людям. Насколько я знал, кошки считали это освобождение единственной правильной стратегией своего поведения, да и вели себя, под стать.

— Ты до сих пор считаешь, будто жестокость хищного животного — доказательство его более высокого статуса? — человек понижает голос, пытаясь не потревожить сон зверёныша, посапывающего на её руках. Стемнело и в окнах лачуг проступают тусклые огоньки свечей. Звёзды на небе ярче этих едва заметных светлячков, но для меня они одинаково тонут во тьме, подступающей со всех сторон, — посмотри тогда на своих тюремщиков: они столь же расточительно жестоки. Неужели ты считаешь их равными себе?

Обидно, когда тебя пытаются равнять с тупым смрадным куском мяса, но, по сути, мне нечего возразить. Если вспомнить, нам всегда было легче убить человека, чем устранить проблему, по-иному. Даже элементарную просьбу Вити, которую можно было легко решить разговором с Лилией, я благополучно превратил в кровавую бойню. Можно сослаться на безумие Наташи, но ведь я сам знал, почему беру именно её. Совсем не жаль убитых людей, но некое странное чувство исподволь грызёт меня.

— Человек, — едва шепчу я, из последних сил удерживаясь на грани тьмы, — я не знаю. Будь я в лучшей форме…

— Ты бы просто убил назойливое животное.

Это — так.

Свёрток перед Ольгой начал брыкаться и дёргаться — видимо его начинка очухалась. Львицы, некоторое время, молча разглядывали свой багаж, а потом Галя повернулась ко мне.

— Ну и что мне с ним сделать? Может стукнуть — пусть ещё поспит?

— На кой чёрт? — усмехнулся я, — думаю, сегодня он выспится навсегда. Пусть уж пободрствует. Эй Баджара, слышишь меня? — сказал я, обращаясь к вожаку повстанцев, — как думаешь, что с тобой сделает падишах, перед тем, как насадить голову на кол? Он упоминал кипящее масло и снятие кожи…

Свёрток перестал содрогаться, после чего спелёнутая голова приподнялась вверх, будто пытаясь различить меня через плотную ткань. Потом глуховатый голос тихо произнёс: