Позывные дальних глубин

Возвращение в Укромовку всегда было для Егора праздником. Не так уж часто выпадало ему, обременённому нескончаемым грузом командирских забот и житейской текучки, вновь оказаться в родных местах. Только здесь, под крышей старого дома, обретал он вожделенный покой, чтобы затем, впрок надышавшись Укромовским воздухом, снова уйти в бесконечные глубины дальних широт. На этот раз они были вдвоем с сыном, и это придавало особый смысл и очарование его теперешнему возвращению домой. Ведь это была и Стёпкина Родина, где их постоянно ждут, где им всегда рады.

Со станции, как обычно, добрались до села на попутке. Из кабины колхозного грузовичка выбрались у знакомой развилки дорог, чтобы затем, обогнув перелесок, кратчайшим путём выйти к околице.

По свежему снегу отцу и сыну шагалось легко и весело. Крепкий морозец бодрил, чуть пощипывая за уши, прихватывая нос и щёки. А им было хорошо вдвоём. Непрядов чувствовал, с какой горделивой влюблённостью поглядывал на него сынишка, стараясь подладиться к широким отцовским шагам. Егор был в корабельной кожаной куртке на меху, на голове командирская каракулевая шапка с коккардой. Он знал, что Степке особенно нравилось, когда отец его выглядел именно так вот, по-моряцки лихо, будто только что сошёл с корабля на берег и не успел ещё переодеться в шинель. Он и сам уже слегка «мореманил», не расставаясь с дарёной тельняшкой и подражая изо всех сил отцу.

Припомнив, Непрядов рассказывал Стёпке, как он первый раз добирался сюда в кромешную темень и пургу, как едва не заблудился в лесной чащобе, да спасибо деду, который догадался ударить в колокол.

— А где, пап? Где ты шёл? — спрашивал Стёпка, теребя отца за рукав куртки.

— Да вот же, совсем рядом, — отвечал Егор, показывая на ближний лес, который они огибали вдоль опушки.

— А если бы волки? — допытывался Стёпка.

— Я бы дрался с ними до победного, — храбрился отец.

— Но у тебя же тогда не было командирского кортика и пистолета не было.

— Зато был кожаный флотский ремень с увесистой пряжкой, а это — тоже оружие.

— Это я знаю.

— Как это — знаю? Откуда?

Да видел. У нас на набережной один матрос с двумя хулиганами дрался, которые к нему приставали. Здорово он им своим ремешком надавал! — для большей убедительности Степка потрогал собственный флотский ремень, которым было подпоясано его пальтишко. Конечно, он тоже готов был бы пустить его в дело, но вот только никаких хулиганов поблизости не оказалось, а все волки куда-то попрятались…

— А ты, брат, у меня глазастый, — ухмыльнулся отец. — Только запомни: любое оружие надо пускать в ход лишь за правое дело. А иначе, какие ж мы защитники отечества своего?

— Я понимаю, пап, — Стёпка согласно кивнул.

— Сам-то в школе дерёшься?

— Не очень.

— Это хорошо. Выходит, с товарищами ладишь?

— Это они со мной ладят.

— Вот как! — удивился отец. — Почему так уверен?

— Потому что я сильный.

— А вот хвастать — это плохо.

— Я и не хвастаю, пап, — обиделся Стёпка. — Я правду говорю. Ребята и в самом деле дружат со мной, потому что за слабаков заступаюсь. И задачки помогаю решать, — ну, тем, кто не тумкает.

— Вот это уже другое дело, — похвалил отец. — О настоящей мужской дружбе, о хороших товарищах мы как-нибудь с тобой обязательно поговорим.

Непрядов с нежностью поглядывал на сына, про себя думая, как о многом им ещё предстоит побеседовать. Он ощущал свою отцовскую ответственность за этого маленького человечка, старавшегося казаться взрослым. Но кто же знает, сколько времени ему отпущено на берегу, чтобы успеть сказать хотя бы о самом главном, как-то убедить в том, во что сам верит. Но для этого, вероятно, потребуются годы, тогда как разлуки у них будут куда продолжительней, чем такие вот короткие свидания. Егор это чувствовал и потому так ценил каждую минуту, проведенную вместе со Стёпкой.

Лес отступил. Отец с сыном поднялись на крутой взлобок, и в глаза плеснуло благодатью распахнувшихся перед ними заснеженных полей. Во всю их необъятную ширь белым бело. Застывшими волнами горбатились сугробы, по хребтинам которых мело позёмкой. Укромово Селище будто покоилось в мягкой ладони укрытой от ветров ложбины. Крыши под заячьими шапками снегов, тонкими струйками возносились от печных труб к серому небу дымки. Всё та же пронзительная тишина, когда за сто вёрст кругом слышно, как звякает цепь у колодца, скрипит чья-то калитка, или вскрикнет петух.

Непрядов остановился. Сняв шапку, он слушал чарующую Укромовскую тишину и наслаждался ею. Дышалось легко и пьяняще, как если б он по глоточку отпивал из хрустального фужера замороженное шампанское, которое никак не кончалось. Не всем ли этим грезил и бредил Егор в дальних морях, чтобы не очерстветь душой, чтобы не забыть лики, голоса и запахи земли своих предков?