Повышение по службе

Сейчас же пришлось зажмуриться от яркого света. Удивившись тому, что посмертное бытие, оказывается, существует, Василий поморгал, заслонился ладонью, а когда отнял ее от глаз, не сразу поверил увиденному. Он лежал на полу в трусах и майке, над ним матово светился потолок хорошо знакомой круглой гостиной, автомат и камуфляж подевались неведомо куда, сердце стучало отбойным молотком, но дышалось на диво легко. Никакого намека на раздирающую боль. Жив… Жив!

– С прибытием, – донесся откуда-то издалека, будто сквозь вату, знакомый голос. – Ты бы оделся, что ли.

Опять их было двое: курчавый панамец Хорхе с брюшком навыкате и белокурая бестия Ральф, только глаза у обоих теперь были шалые, а в позе – ни малейшей вальяжности. Кресла пустовали; Ральф в позе роденовского мыслителя, притом погруженного в великую скорбь, сидел на невесть откуда взявшемся здесь низком табурете, а Хорхе – просто на полу, привалившись к креслу и вытянув ноги. Но оба были в привычной одежде.

Василий кое-как перевалил себя в сидячее положение. Осознав, что незачем отсвечивать нижним бельем, он мигом вырастил на себе штаны и рубаху. Прежние способности вернулись, а как их не хватало там, в коридоре!.. Кроссовки оказались малы, и при попытке увеличить их на один размер они удлинились сразу на три, как у клоуна.

– Не торопись, – добродушно посоветовал Хорхе, – отдышись для начала.

Дельный совет. Василий дополз до ближайшего кресла и тоже привалился к сиденью спиной.

– В том коридоре… – с трудом выхрипел он, – у тебя как там было? Сталактиты со сталагмитами тоже смыкались?

– В каком еще коридоре? – Хорхе даже не удивился. – Никаких коридоров. У меня лес был. Только не такой, как у нас в Панаме, а… – Он повертел рукой, пытаясь изобразить, какой был лес, не изобразил и бросил. – Дрянной, короче, лес.

– А у меня пляж, – без энтузиазма сообщил Ральф, не меняя позы скорбного мыслителя. – Совсем маленький, песчаный. Песок рыжий, как кирпич. Скала слева, скала справа, скала сзади, а из моря лезла всякая мерзость. Потом – большая волна вроде цунами…

Покачал головой и замолчал, похоже, удивившись своему многословию.

– Ирвин отчислен, – сообщил Хорхе.

Василий даже не сразу вспомнил, кто такой Ирвин. Потом сообразил: фаворит, лидер по очкам.

– За что?

– А они с Ральфом, понимаешь, полезли на скалу, спасаясь от волны, ну один и столкнул другого. Кто кого – догадываешься?

– Зачем это Ирвину?

– Это ты у него спроси – зачем, – посоветовал панамец. – Я так думаю, наш умник решил еще увеличить дистанцию между собой и номером вторым, чтобы у Рудры не осталось никаких сомнений насчет того, кто лучший из кандидатов. Ну, у Рудры и не осталось никаких сомнений… Слышь, Ральф, теперь ты у нас фаворит.

– Иди ты знаешь куда? – обозлился Ральф.

– Что, не понравилось умирать? – покачал головой Хорхе. – Это пройдет. Слышь, Базиль, а тебя тоже убивали? Ну конечно. Даже не буду спрашивать кто. Все ясно. Кореянка жива-здорова, а грек отчислен.

– Откуда знаешь? – Василий раскрыл рот.

Хорхе прыснул.

– Посмотрел бы ты на себя, мертвец недоделанный… Ладно, не злись. Досталось тебе, вижу. Ничего, скоро оклемаешься, сам поймешь.

– Мин Джи точно жива?

– Точно, точно… не дергайся. Жива она. А что? – Темные глаза Хорхе загорелись интересом.

– А ничего, – отрезал Василий. – Кстати. Тебя тоже убивали?

– Смотря когда, – веско сказал панамец. – В этот раз – нет. А раньше – было. Умирал, но не умер, и Рудра тут ни при чем. Это еще там, в той жизни… Словом, я тебя понимаю. Мне тогда тоже не понравилось.

– Валентин отчислен, – сказал вдруг Василий, не понимая, почему он уверен в этом. Знание само оказалось в голове.

– Ага, приходишь в себя, – с удовольствием констатировал Хорхе. – А ну-ка тест тебе: за что он отчислен?

– За пассивность в бою.

– Скажи уж прямо: за трусость. Помнишь, он говорил, что нельзя ходить в разведку с писателем? Тонкая, мол, натура ценности необычайной, беречь ее надо за счет других… Сам понимал это лучше всех, сам же и объявил себя слабым звеном. Думал, скромность ему поможет, она и помогала – до проверки.

– Сам вижу, – пробормотал Василий.

– Ты, помнится, спрашивал, не много ли русских среди кандидатов, – продолжал разливаться Хорхе. – Ну вот, теперь одним меньше. А вообще-то – так, флюктуация. Иногда тех больше, иногда этих… Тут до тебя было аж пять китайцев, поди пойми, с какой стати Рудра к ним так воспылал… Теперь ни одного нет. А завтра, может, десяток папуасов объявится. Или эскимосов. А до меня, я слышал, старцы были, умудренные, жизнью битые, да только, говорят, они быстро поглупели, когда стали как молоденькие. Обрадовались, шалить начали. Нет, тут уж лучше не гадать, не нашего ума это дело…

– Именно что нашего, – внезапно возразил Ральф. – Мы не просто кандидаты, мы ученики. Должны учиться понимать.

Хорхе уставился на него с изумлением.

– Ну и как успехи в учебе, отличник? Много ты уже понял? Не подтянешь отстающего?

Ральф смолчал, только глубже погрузился в скорбную задумчивость. Панамцу быстро надоело на него смотреть.

– Ну а ты? – обратился он к Василию.

– Что я?