Повстанцы

С ясного, солнечного двора не хотелось заходить в темную, пропахшую дымом избу. Катре уселась на при-клеток и озиралась кругом. Маргис растянулся у ног. Во дворе все выглядело по-старому, а все-таки не так, как при ней. Внимательно вглядишься — везде запустение. Двор давно не метен и не прибран. Везде валяются солома, щепки, листья. Сруб колодца грязный, журавель искривился, вместо крюка для ведра болтаются перевязанные гужи. Оконца грязные, распорки расхлябаны, кое-где и стеклышко выпало. По всему видно, нет здесь молодой домовитой хозяйки, ее заботливого взгляда.

При виде такой неряшливости Катрите не стерпела, ухватила брошенный веник и принялась сметать с приклетка всякий мусор и куриный помет. Потом подошла к колодцу. Сколько раз вытаскивала она этим скрипучим журавлем ведро с переливающейся через край водой, носила в избу, наливала в горшки, мыла их, чистила или тут же во дворе выплескивала в ясли поить скот. Иногда, расшалившись, наклонялась и заглядывала, как там, глубоко-глубоко, в светлом круге отражается ее собственная голова, косы, глаза. Страшно становилось Катрите, она поспешно откидывалась, зацепив ведро за крюк, опускала вниз и, почувствовав привычной рукой, что оно наполнилось, натужно вытаскивала воду. А сколько раз, стоя у колодца, видела, как проходит мимо Пятрас, он свистел и окликал ее, и они обменивались словом-другим, улыбкой или хотя бы взглядом.

Отчистив колодезный сруб и посыпав двор песком, Катре пошла было за граблями. Но скрипнула дверь — и во двор вышла мать. От изумления даже руками развела:

— Катрите! Почему же не заходишь в избу, доченька? И что за работу придумала в праздник?

Дочь побежала навстречу, целовала матери руки, оправдывалась:

— Ничего, мамочка. Какая же это работа? Думала — хоть мусор малость отскребу. Может, вы прилегли после обеда.

— Отец и сейчас еще храпит. А Ионас с Урше где-то в деревне, баклуши бьют. А ты-то как? — спросила она, заботливо оглянув дочь.

— Все хорошо, мамочка, пан согласен, чтоб я за Пятраса вышла. Скоро свадьбу сыграем, — говорила она с просиявшим лицом.

Просветлела и мать, даже верить не хотела.

— Боже ты мой!.. Что говоришь, доченька! Пан согласен?

— Согласен, мамочка.

— И отпустит тебя из хором?

— Отпустит.

— Слава тебе господи! — набожно сложила руки Кедулене. — Одна забота с моей головы прочь. Когда же уйдешь?

— Как только пожелаю, мама. Когда уговоримся с Пятрасом о свадьбе.

Мать опять скорбно закачала головой:

— Мы бы сговорились, доченька. Но отец! Знаешь ведь…

— Затем я и пришла, мама. Потолкуем с отцом по-настоящему. Может, утихомирится, как увидит, что у нас все уговорено и даже пан не перечит.

В хате послышался кашель, кряканье, скрип дверей, и на пороге появился Кедулис. Протерев глаза, зевнул, поглядел на солнце и, не заметив женщин на приклетке, вернулся в избу. Минуту спустя вышел в полушубке, подпоясанном гужами, в напяленном картузе, с палочкой, Видно, куда-то собрался, вернее всего — в корчму.

— Отец, иди-ка сюда! — окликнула мать. — Катрите тут.

Кедулис неохотно обернулся, немного постоял, словно колеблясь, что теперь делать. Нетвердым шагом, тыкая палочкой в землю, направился к женщинам. Катре встала, поцеловала ему руку.

— Стало быть, пришла, — лениво заговорил отец, нашаривая трубку в карманах. — Пан позволил?

— Паненка разрешила. У пана спрашивать незачем, коли паненка отпускает.

— Обоим служишь. Жалованье пан платит.

— Уплатит, когда кончу служить, а теперь ежели получаю, то от паненки.

Кедулис пытливо вгляделся в дочь и уже помягче спросил:

— Так, может, принесла денег? Много всяких дел набралось…

Да, у Катрите было несколько ауксинасов. Но она не собиралась отдавать их отцу. Знала — все равно пропьет.

— Нет, отец, — заявила она твердо. — Хоть и были бы у меня деньги, а не дам. Самой понадобятся.

Кедулис вспылил:

— Какие у тебя надобности? Не одета? Или не жравши?.. Так чего притащилась, коли не желаешь отца выручить?

Катрите поняла — дела ее неважные. Отец станет еще несговорчивей. Может, отдать ему эти монетки? Но нет! Получит жалованье, тогда даст. А теперь не станет ему потакать. Надо сегодня договориться насчет свадьбы. Не обращая внимания на злобу отца, заговорила:

— Отец, как получу жалованье, тогда посмотрим, что с ним делать. Ждать долго не придется. Служба моя скоро кончится. Пан позволяет выйти замуж за Пятраса Бальсиса. Я и пришла просить, чтобы мама и отец нашей свадьбе не противились.

Кедулису словно кто горячих угольев за пазуху напихал. Он вздрогнул, замахал руками, выпучил глаза, не в силах слова промолвить, будто дыхания лишился. Потом разразился угрозами и проклятиями:

— Бесстыжая!.. Лентяйка!.. Благословение?.. С этим проходимцем?.. Мятежником?! Вон с моих глаз! Шкуру спущу!

И уже замахнулся палкой. Но тут подбежала мать, схватила старика за руку:

— Отец, взбесился, что ли? Не ори, как полоумный. Соседей постыдись. Что люди скажут? Зайдем в избу, посоветуемся. Ведь не чужая — родное дите.