Повстанцы

Солнце уже заходило, вскоре начали возвращаться с полей, село оживилось, зашумело. Пастушата пригнали скот, на каждом дворе женщина с подойником ждала коров, переговариваясь через забор с соседкой или с Любопытством прислушиваясь к разговорам мужчин.

Пятрас теперь не только не прятался, а словно даже старался всем показаться. Здоровался по дворам с бабами и девушками, даже и пастушатам не скупился на доброе слово или шутку. Особенно охотно заговаривал с мужчинами. С теплым чувством убедился, что никто его не чурается, а наоборот, все рады видеть, как он большими шагами мерит деревенскую улицу. Его уверенность в себе вселяла в других решимость и отвагу.

В самой середине села, у ворот Норейки столпилось много мужчин. Да и не одна баба, оторвавшись от вечерних хлопот, бежала туда. Все село уже знало: Пятрас Бальсис и Норейка советовались с Сурвилой, как защищаться от козней Скродского.

Они рассказали, что молодой Сурвила принял их ласково и про все расспрашивал: где их земли, далеко ли от поместья, давно ли вспахивает их деревня, какие повинности помещику выполняют, не подписывали ли бумаг пану Скродскому? Особенно настойчиво допытывался паныч, есть ли у Скродского инвентарные книги и когда заведены. Но на это ничего не могли ответить ни Пятрас, ни Норейка. Только Стяпас говорил: вернее всего, у Скродского инвентарей нету, а коли и есть, он их не соблюдает, а повинности накладывает по произволу.

— Так не отберет Скродский землю? — крикнул кто-то из толпы.

— Не отберет! — утверждал Норейка. — Сурвила жалобу напишет губернатору, а то и министру в Петербург!

А Бальсис повторял, что крестьяне вправе получить ту землю, которую обрабатывали в день обнародования манифеста.

— Так как же завтра? Явимся в поместье? — спросил другой.

— Коли землю не отнимет, нечего и являться, — отозвался третий.

А Норейка, поддержанный Бальсисом, закричал, что идти в поместье нужно:

— Пойдем все как один! Пусть не думает пан, будто от своей земли отрекаемся. Пускай видит, что кровью своей ее отстоим, головы за нее сложим! И пан Сурвила так сказал. Ему легче за нас заступаться, коли мы сами противимся. Идите завтра, говорит, в поместье всем скопом. Не только отцы, но и молодые. И бабы, говорит, тоже! Кричите, что не откажетесь от полей, которые вами вспаханы, что никакой бумаги сами не подписывали и другому никому не поручали.

Но Григалюнене, как ей ни хотелось пошуметь у панских хором, боязливо вспомнила апрельские розги:

— А не призовет ли Скродский солдат?

— Не призовет, доподлинно не призовет, — успокаивал ее и всех опасающихся Пятрас. — Так и пан Сурвила уверяет. Скродский и его советчик не по закону все делают. Хотят нас припугнуть и землю обменять — будто с нашего согласия. Могут они, говорит пан Сурвила, неправильные бумаги составить, попытаются суд на свою сторону перетянуть, но помощи у властей не запросят. На сей раз сами поберегутся.

Немного оказалось таких, кто бы задумался — не лучше ли покориться панской воле и перебраться в Заболотье? Уж и Григалюнене подстрекала идти поголовно завтра в поместье и кричать — не отдадим, мол, земли! Так думали почти все мужчины.

— Теперь мы не одни, — толковали они. — Молодой пан Сурвила за нас. Ему законы известны. Спрашивал насчет панских инвентарей. А Дымшяле рассказывал, как в одном поместье панам туго пришлось, когда выплыли всякие их неправды и своеволия.

— И ксендз Мацкявичюс заступится, — подбадривали другие. — Все твердит: кто на какой земле трудится — его та земля! Не придется и выкупа платить.

Не один снова вспомнил о дочери пана Скродского:

— И паненка не позволит отцу солдат призывать. Она нас от ката Рыжего вызволила! И приказчику рога обломала! И Пшемыцкого взнуздала!

Значит, завтра все как один в поместье!

XXXIII

В субботу под вечер Скродский с Юркевичем на веранде раскуривали трубки и еще раз просматривали планы имения, составленные землемером по их указаниям. Скродский был доволен. После присоединения шиленских полей из земель поместья легко будет выкроить участок, пригодный для фольварка в приданое Ядвиге.

— Еще лучше, — рассуждал помещик, — у шиленцев забрать и усадьбы, а их с постройками выдворить в Заболотье.

Но Юркевич убеждал, что к усадьбам пока незачем прикасаться:

— Через год-другой и сами переберутся — увидят, насколько обременительно, когда поле далеко от жилья.

А мы им за усадьбы добавим земли в Заболотье и посулим лесу на льготных условиях.

Хорошо распланирована земля Палепяй, Юодбаляй и Карклишкес. Здесь споров выйдет поменьше — все остается на месте. Но и тут хитро придумал юрисконсульт. В одном месте в крестьянские земли вклиниваются помещичьи поля, а в другом — мужицкие полоски заходят на поля поместья. И с дорогами и проездами хлопам будет трудно, а тем паче — с выгонами и кормами. Без поместья им не извернуться. А за все это и впредь помещик получит немало дешевых отработочных дней.

Скродский удовлетворенно взирает на планы и слушает пояснения Юркевича. Все прекрасно, но позволят ли мужики столь явно себя околпачить?