Читаем Повседневность Средневековья полностью

Протестантизм выдвигает тезис земного призвания, внутреннего осознания долга, особой этики мотивов. Протестантская этика в определённой мере возрождает традиции стоицизма; ответственность людей за свои поступки и речи: именно в философии стоицизма был сформулирован принцип memento mori — помни о смерти. Он возрождается во второй половине XVI в. в теории и практике реформатской и католической церкви, в философии — например, в максиме Мишеля Монтеня: «Жить и умирать — это одно и то же». «И как бы внезапно ни пришла ко мне смерть, в её приходе не будет для меня ничего нового». В унисон звучат призывы Монтеня и Кальвина не бояться смерти: «Мы обращаемся в бегство перед ней, потому что не даём себе досуга рассмотреть её». «Остановимся, пребудем тверды, посмотрим ей в глаза…», «Лишим её загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней…»

<p>Траур</p>

Новые тенденции ещё только развиваются, а пока господствует страх даже не перед потусторонним миром, а перед самой смертью. Его выражением становятся новые обычаи похорон и траура. Вид мёртвого тела и особенно лица делается невыносимым, и их начинают прятать, отвергнув раннесредневековую традицию выставлять тело на всеобщее обозрение. Теперь покойника одевают в саван, закрывают лицо и с XIV в. хоронят, укладывая в гроб. Позднее гроб тоже начинает возбуждать неприятные чувства, и его стараются скрыть от глаз, драпируя тканью, чёрной материей, украшенной гербами и другими символами. Для заупокойной мессы в церкви сооружают особый балдахин, который с подачи иезуитов превращается в XVII в. в пышный катафалк. Бедняков могли нести на кладбище в «наёмном» гробу, специально предназначенном для этого, там тело вынимали и хоронили в общей могиле.

Отказ от созерцания лица и тела не означал анонимности — наоборот. Со второй половины XIV в. делают надгробные изображения богатых людей, которые имеют портретное сходство. Считается, что одним из первых надгробий-портретов стала статуя Карла V, умершего в 1380 г. Позднее довольно широко распространяется практика снятия посмертных масок. Их используют скульпторы для создания надгробных памятников. В XVII в. они снимаются уже заранее, то есть прижизненно. Отметим, что обычай снимать посмертные маски с великих людей сохранится вплоть до наших дней. Всё это свидетельствует о желании «быть», таком важном для людей эпохи Возрождения, о стремлении оставить для потомков нечто нетленное, выражающее индивидуальность человека и хранящее память о нём.

Символом похорон становится торжественная траурная процессия. Распоряжения о её составе и маршруте движения содержались в завещании, при этом престижным считалось собрать как можно большее число участников шествия. Несение тела возлагалось на монахов и священников, кроме них приглашали бедняков и нищих, а также детей-сирот или учеников благотворительных школ. В завещании оговаривались расходы на похороны, скрупулезно перечислялись даже самые незначительные статьи, вплоть до того, сколько факелов и свечей предстоит нести, какую милостыню подать каждому бедняку. Конечно, пышные и дорогие похороны устраивались для сильных мира сего, и их великолепие свидетельствовало о статусе человека в обществе.

Важное значение приобретают траурные ритуалы. Скорбь — возможно, нередко бывавшая искренней — демонстративно выставлялась напоказ. Эти траурные обряды обладали культурной ценностью. Она состояла в том, отмечает Й. Хёйзинга, что «они облекали несчастье в форму, которая преобразовывала страдания в нечто прекрасное и возвышенное». Великолепие и пышность зрелища показывали, насколько родственники убиты горем. Соблюдение траура превращалось в спектакль, в котором степень проявления скорби зависела от места усопшего и его родственников на социальной лестнице.

Королева Франции в течение года не должна была покидать покоев, где ей сообщили о смерти супруга, а принцессы — всего шесть недель. Им полагалось находиться в постели, будучи полностью одетыми. Знатные дамы не вставали с постели в течение шести недель из-за траура по мужу и всего девять дней — по отцу или матери. Естественно, что соблюдался только официальный протокол. Затворничество не означало, что дамы действительно пребывали исключительно в одном и том же помещении. Для вдов из более простых слоёв был предусмотрен годовой траур по мужу, который включал в себя ношение закрытого платья, запрет на повторное вступление в брак. На практике, однако, эти требования часто нарушались. «Вдовство вдовы продолжается только один день» — гласила испанская поговорка.

Король Франции Филипп IV на смертном одре

Перейти на страницу:

Все книги серии История и наука Рунета

Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи
Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

XVIII век – самый загадочный и увлекательный период в истории России. Он раскрывает перед нами любопытнейшие и часто неожиданные страницы той славной эпохи, когда стираются грани между спектаклем и самой жизнью, когда все превращается в большой костюмированный бал с его интригами и дворцовыми тайнами. Прослеживаются судьбы целой плеяды героев былых времен, с именами громкими и совершенно забытыми ныне. При этом даже знакомые персонажи – Петр I, Франц Лефорт, Александр Меншиков, Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина II, Иван Шувалов, Павел I – показаны как дерзкие законодатели новой моды и новой формы поведения. Петр Великий пытался ввести европейский образ жизни на русской земле. Но приживался он трудно: все выглядело подчас смешно и нелепо. Курьезные свадебные кортежи, которые везли молодую пару на верную смерть в ледяной дом, празднества, обставленные на шутовской манер, – все это отдавало варварством и жестокостью. Почему так происходило, читайте в книге историка и культуролога Льва Бердникова.

Лев Иосифович Бердников

Культурология
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света

Эта книга рассказывает о важнейшей, особенно в средневековую эпоху, категории – о Конце света, об ожидании Конца света. Главный герой этой книги, как и основной её образ, – Апокалипсис. Однако что такое Апокалипсис? Как он возник? Каковы его истоки? Почему образ тотального краха стал столь вездесущ и даже привлекателен? Что общего между Откровением Иоанна Богослова, картинами Иеронима Босха и зловещей деятельностью Ивана Грозного? Обращение к трём персонажам, остающимся знаковыми и ныне, позволяет увидеть эволюцию средневековой идеи фикс, одержимости представлением о Конце света. Читатель узнает о том, как Апокалипсис проявлял себя в изобразительном искусстве, архитектуре и непосредственном политическом действе.

Валерия Александровна Косякова , Валерия Косякова

Культурология / Прочее / Изобразительное искусство, фотография

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология