В кругах провинциального начальства царили разброд и несогласие. Старший начальник «поедом поедал» младших. Все они, пишет Князьков, приобрели ранги с иностранными названиями, оделись в немецкое платье и стали брить бороды, но остались при прежних предрассудках. Документы того времени пестрят описанием эпизодов, в которых то воевода обругает площадными словами камерира, то камерир побил воеводу, то воевода вместе с камериром били смертным боем комиссара, в то время как комиссар «имел скорое касательство» до уха и шеи обывателя. В сенате вице-канцлер Шафиров брызгал слюной на обер-прокурора Скорнякова-Писарева, в соликамской канцелярии рентмейстер Шетнев, выпимши, бранил асессора за его бедность, на устюжского камерира жаловался местный преосвященный…
Список эпизодов и хамоватых чиновников можно было продолжить.
А когда никакие меры сдвинуть пробуксовывающую реформу с места не удались, царь прибегнул к направлению в коллегии и провинциальные канцелярии гвардейских сержантов и офицеров с чрезвычайными полномочиями. Они должны были следить за неуклонным исполнением губернаторами, воеводами и комиссарами предписаний из Петербурга. Непослушных и строптивых чиновников гвардейцы заковывали в железо или сажали на цепь и под караулом отправляли на дознание в столицу. Страх перед гвардейцами был настолько велик, что мало кто пробовал им перечить.
Московский вице-губернатор, заслуженный бригадир Воейков, не выдержал указаний от командированного из столицы Преображенского сержанта, замахивался на него тростью и кричал, угрожая выпороть и в оковах обратно отправить в Петербург. Сержант струсил и убрался обратно к тому, кто его прислал. И что же? На усмирение Воейкова отправили солдата Поликарпа Пустошкина. Поликарп сумел справиться с заданием лучше сержанта и посадил бригадира Воейкова на цепь. Он не разбирался в том, в каком состоянии находились бумаги и дела бригадира. Он просто рвал и метал.
Подводя итоги вышеизложенному, мы можем только повторить слова историка Князькова:
Теперь читатель может более-менее непредвзятым взглядом посмотреть на дело несчастного князя Гагарина.
После смерти царя-реформатора российская провинция погрузилась в трясину безвластия и беззакония. Тамбовский краевед И.И.Дубасов пишет:
Во время т.н. «бироновщины» на истощённую в Северной войне Россию низверглась новая беда: из Петербурга пришло указание собирать с населения недоимки, накопившиеся с 1718 года. Сборы происходили с соблюдением самых жестоких мер – в основном битьём и тюрьмой, и в результате страна, т.е. главным образом крестьяне, стали ещё беднее, ещё более «недоимочными». Крестьяне бросали насиженные места и уходили в бега – благо Россия-матушка была велика и необъятна и давала возможность спрятаться всем желающим. К тому же многие помещики занимались укрывательством беглых, да и власти тоже занимались этим прибыльным делом. Так саратовский воевода Родионов двадцать лет укрывал в своём имении беглых крестьян и не платил им ни копейки.
Анна Иоановна продолжала содержать большую армию, для чего в первую очередь требовались рекруты. Набор рекрутов походил на карательную экспедицию, потому что крестьяне в массовом порядке разбегались по лесам, а застигнутые врасплох прямо на глазах начальства калечили себе руки или ноги. Многие оказывали физическое сопротивление, так что при рекрутских наборах часто были жертвы. «Забритые» в рекруты тоже пытались убежать, а потому их заковывали в колодки под усиленным караулом доставляли на сборные пункты.
Еще одной существенной статьей расходов при Анне Иоановне были увеселительные мероприятия. На рисунке из журнала конца XIX века Ледяной дом, построенный для свадьбы шутов.