Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

27 сентября/9 октября 1835 года запылённая коляска с Николаем и Бенкендорфом въехала на двор русского посольства в Вене. Привратник позвонил в колокольчик, из подъезда выбежал слуга, государь вышел ему навстречу и спросил, знает ли тот, кто приехал. Слуга ответил отрицательно, прибавив, однако, что, «кажись, видал его намедни в посольстве». Николай I довольно рассмеялся — шутка удалась — и сказал, что он — не дипломат. На шум из посольства вышел советник А. М. Горчаков, исполнявший обязанности временного поверенного в делах, и был крайне удивлён лицезреть перед собой своего императора. Николай I попросил его пока никому не объявлять о своём приезде. Никому, кроме княгини Меттерних, к которой с поручением царя немедленно поехал Горчаков…

Когда в деле были замешаны принципы, Николай I относился к протоколу очень скрупулёзно. После июльских событий 1830 года королём Франции стал Луи Филипп (1773–1850), и Николай Александрович долго отказывался называть его «любезнейшим братом», как это предписывал этикет. Он считал его узурпатором трона, и первый раз это нарушение этикета произошло при назначении французским послом в Петербург герцога Тревизского, маршала Адольфа Эдуарда Казимира Жозефа Мортье (1768–1835). В ответ на просьбу французского министра иностранных дел исправить это «упущение» из Петербурга поступило уверение, что русский император не считает французского короля «любезнейшим» и не видит в нём «брата».

Принципиальность Незабвенного в конечном итоге закончилась громким дипломатическим скандалом. Тюильрийский двор, «стиснув зубы», решил стойко сносить протокольные издержки своих отношений с Россией. «Другой на моём месте отплатил бы оскорблением за оскорбление, — писал Луи Филипп австрийскому послу графу Аппони, — и вся Франция, поверьте, рукоплескала бы ему! Я же вынослив: ignoramus! Таково, вы знаете, правило моё относительно императора Николая». Но обстановка подозрения и взаимного недоверия делала своё дело.

…Всё началось с невинного протокольного события. Посол в Париже граф Ф. П. Пален в конце 1841 года получил указание прибыть в Петербург для консультаций с Николаем I. Граф оповестил об этом официальной нотой МИД Франции и попрощался с королём. Луи Филипп на прощальной аудиенции произнёс загадочные слова: «Я всегда с удовольствием вижу графа Палена близ себя и всегда сожалею об его удалении. Больше я ничего не имею вам сказать».

За этой фразой на самом деле скрывалось сильное раздражение, ибо в Париже вообразили, что консультации посла с Николаем I были лишь предлогом для нанесения королю французов ещё одного оскорбления. Дело в том, что Пален, замещавший ушедшего в отпуск графа Аппони в качестве дуайена дипломатического корпуса в Париже, должен был нанести в Тюильри протокольный визит и от имени всего дипкорпуса поздравить Луи Филиппа с Новым годом.

Как назло, французский посол в Петербурге барон А. Г. П. Б. Барант тоже отсутствовал, и его замещал 1 — й секретарь Казимир Перье. Министр иностранных дел Франции Ф. П. Г. Гизо (1787–1874) приказал Перье отплатить русскому царю той же монетой: он проинструктировал его проигнорировать приглашение Нессельроде принять участие в торжественной церемонии в день святого Николая — день тезоименитства Николая I — и не выходить из здания посольства в течение двух дней, сказавшись больным. Перье было, однако, разрешено «выздороветь» к новогоднему балу в Зимнем дворце.

К. Перье в точности выполнил указание Гизо и стал вместе со своим министром ждать развития событий. В Петербурге быстро поставили диагноз «болезни» французского временного поверенного: государь увидел в ней знак неуважения к своей особе и дал волю своему гневу. Этого было достаточно, чтобы с императором мгновенно солидаризировалось всё высшее петербургское общество. Двери всех домов и салонов закрылись перед «выздоровевшим» Перье и его супругой, вечера и обеды с его участием отменялись, его перестали приглашать, замечать и слушать. В одночасье популярный француз превратился в парию. «Произведённое впечатление велико, глубоко возбуждение, более даже, чем ожидал, — жаловался Перье в частном письме Гизо. — До какого предела следует мне довести терпение?» — спрашивал он министра. Утешало лишь то, что Нессельроде продолжал относиться к Перье, как и прежде.

Между тем коллега К. Перье в Париже, временный поверенный в делах России граф П. Д. Киселёв, за несколько часов до новогоднего приёма в Тюильри написал церемониймейстеру Луи Филиппа, что «нездоровье мешает ему принять участие в празднике». Это выглядело уже как месть за «нездоровье» Казимира Перье в Петербурге. Гизо аккуратно проинформировал Перье о поступке Киселёва и попросил своего подчинённого набраться терпения и ждать, чем ещё «обрадуют» французов русские специалисты по дипломатическому протоколу.