Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

При входе в палатку нужно было пройти через коридор из вельмож и высших чинов империи. Вот показался русский посол в сопровождении первого адъютанта шаха — Аллах-Яр-хана и двух его советников, из которых один нёс грамоту Александра I. Свита Ермолова на сей раз осталась в отдельной палатке — кишик-ханэ. Ещё при входе на площадь Ермолов сделал первый поклон в сторону шахской палатки, посредине площади — второй поклон, а перед самой палаткой — третий. Аллах-Яр-хан громким голосом возвестил о прибытии чрезвычайного и полномочного посла России.

— Хош-гельди, — сказал Фетх-Али-шах. — Добро пожаловать.

Ермолов вошёл в шатёр, поклонился, сказал краткую приветственную речь от своего государя и вручил шаху верительную грамоту. Шах положил грамоту на трон, а посол отошёл в сторону и сел в приготовленное для него кресло. Последовал традиционный вопрос шаха о здоровье царя и царского посла, Ермолов, естественно, отвечал (стоя), что он с Александром I находится в добром здравии, чего желал и Его Шахскому Величеству, сел по приглашению шаха, но потом, каждый раз, когда шах что-то спрашивал, снова вставал и давал ответы.

После краткой беседы шаху представили свиту посла. Ермолов о каждом члене посольства сказал добрые слова, заявив, что все они являются лучшими представителями государя и России. Фетх-Али-шах изъявил своё удовольствие, аудиенция была окончена, и Ермолов вышел. Покидая площадь, он совершил три поклона.

Когда посольство снова оказалось в Тавризе, впечатлённый приёмом Ермолова в Султаниэ Аббас-Мирза принял посла в своём дворце, не потребовав от него ношения красных чулок! Дополнительным аргументом в пользу такого шага оказался неприятный эпизод: когда наши музыканты, сопровождавшие посольство, стали размещаться в отведённых для них апартаментах, живший в том же доме французский военный инструктор Марше, бывший наполеоновский полковник, приказал выгнать их, причём двум музыкантам были нанесены сабельные удары. Ермолов потребовал наказать дебошира, но когда чиновники Аббас-Мирзы уклонились от выполнения этого требования, Ермолов приказал своим офицерам арестовать Марше, наказать его плетьми, а саблю его отобрать и передать Аббас-Мирзе.

В XIX веке, уже в посленаполеоновский период дипломатический этикет признавал за Францией «право первенства над всеми прочими королевствами христианского мира», и послы всех прочих стран, по прибытии в страну пребывания, должны были наносить визиты в первую очередь послу Франции.

Интересно отметить, что тексты дипломатических документов, направляемых русскими дипломатами или русским двором потентатам восточных стран, тоже старались приспосабливать к обычаям и традициям страны адресата. Вот комплимент — начальная часть — послания Александра I султану Турции Селиму III от 30 апреля/12 мая 1806 года: «Засвидетельствовав вашему султанову величеству без всякого этикету и церемоний искреннее моё почтение и осведомясь о здоровье Вашем, я поспешаю ответствовать на письмо вашего султанова величества от 23 луны Зилкаде 1220[129], мною исправно полученное посредством посланника моего, пребывающего при Блистательной порте…»

В 1805 году Александр I направил в Китай для установления дипломатических отношений с китайским богдыханом посла Юрия Александровича Головкина (1749–1846). Китайский трибунал — орган при китайском императоре — не пропустил Головкина в Пекин, поскольку тот отказался следовать произвольным приказаниям пограничных властей в Урге «учинить троекратное коленопреклонение» перед «языческим» пламенем светильника. Правительствующий сенат России попытался защитить посла, утверждая, что «прежние русские посланники никогда не были принуждаемы к выполнению сего обряда ни в Урге, ни в Калгане, но только в Пекине пред лицом е. в-ва богдыхана», и вступил с трибуналом в переписку, но всё было напрасно.

«Лист ваш, писаный счастливого таланта 10 года 12 луны 9 дня, в коем вы изъясняете, что сего года в 10 луне приехал Лучын государства купеческий корабль, принадлежащий двум человекам, Лучынь Дуна и Ни Дзань Шия, к месту Оумынь, что в губернии гуан-дун…» — так начинается письмо Сената китайцам. В переводе на русский язык «10 год 12 луны 9 дня» означал 16(28) января 1805 года, «Лучын» — Россию, «купеческий корабль» — ошибку, было два военных корабля — «Надежда» и «Нева», под «Лучынь Дуном» китайцы подразумевали И. Ф. Крузенштерна, под «Ни Дзань Шием» — Ю. Ф. Лисянского, а «Оумынью» китайцы называли Макао.

Русские корабли пытались продать пушнину Российско-американской компании, отгруженную на Аляске, на китайском рынке, но китайцы арестовали оба судна, утверждая, что русским надлежало торговать лишь в Кяхте.