Повседневная жизнь старообрядцев

Другой человек, впавший после смерти Андрея Дионисьевича в сомнения относительно правильности древлеправославной веры, сподобился следующего видения. После продолжительной и усердной молитвы со слезами увидел он в тонком сне «ведома себе некиим в некую полату зело пресветлу: и пришед в ню обрете отца Андреа Дионисиевича, седяща на престоле, зело пресветла лицем: и на него взирающа и весело улыбающася, а кудры сияюще на главе тако, яко не ведяще к чему от земных вещей и применити: и жезл в руце имуща, и ничесо же ему вещающа. И тако возбнув от сна своего, пребыв день той единаче сумняся о своем размышлении, и о видении соннем, помышляя что убо будет се. В другую же нощь, паки виде себе ведома неким такоже в пресветлую полату: и тако же в ней обрете отца Петра Прокопьевича, на престоле седяща, и жезл в руце держаща: и пришед к нему, он же воззрев нань, и рече: уже ты [у мене] сумняешися о благочестии. Мы с Василием Великим, с Григорием Богословом, и Иоанном Златоустым, единако веруем. Аще много станешь сумнятися о сем, будеши отлучен от церкве. И тако возбнув от сна человек той, и прииде в монастырь, и поведа общежителным видение се: прося прощения и разрешения, глаголя, яко Петр Прокопьевич, мя отлучи ради сомнения моего еже о отце Андрее Дионисиевиче»[86].

На погребение киновиарха собралось около двух тысяч человек. Были здесь не только насельники общежительства и скитов, но и крестьяне окрестных деревень. На смерть Андрея Дионисьевича по образцу древней стихиры был написан удивительный духовный стих, в котором от лица всей Церкви выражалась скорбь выговцев о потере своего пастыря и выдающегося духовного учителя:

Придете, помянем вси Андрея премудраго,
Его же ко гробу вчера жалостно проводихом,
Его же присно церковь у пустыни умилным гласом просит:
«Дай же ми, пустыни, сего сладкаго, утробы моея любезнаго сына,
Не вем убо ныне, кому законы моя вдати,
Дай же ми, пустыни, сего сладкаго, власти моея крепка правителя,
Его же не одолеша противных стремления никогда же,
Дай же ми, пустыни, сего сладкаго, законов моих непреступна хранителя,
Его же аз крещением породившая,
Зрящи во гробе темне затворена,
Умилно матерски кричащи, плачю:
Увы мне, любезный сыне мой,
Увы мне, свете мой, утробы моея сладкое утешение,
Истину бо о мне Исаия прорече:
Оставлена будет дщи Сионя, яко сень в винограде
И яко овощное хранилище во вертограде,
И того ради оружие печали пройде мою утробу,
Но надежда радости хотящаго ти быти
В последний день воскресения, плачь мой в радость преложи.
Поминаю тя, Андрее любимый мой,
Жалею о тебе, сыне возжеленныи мой,
Заповедую всем христианом
Память твою творити на всяко лето, сладчайший мой».
Мы же почитаем того преставление.

Впоследствии память о первом киновиархе бережно сохранялась на протяжении всей истории Выга. Сочинения его (а их было около двухсот) переписывались, изображения его помещались на книжных миниатюрах и настенных рисованных лубках. Андреем Борисовым в 1770-е годы было написано Житие Андрея Дионисьевича, примерно тогда же Иваном Антоновым была составлена ему служба. С годами первый киновиарх стал восприниматься не просто как символ славы Выгореции, но и как её небесный покровитель.

Выговское общежительство в XVIII–XIX веках

Со временем Выговская поморская пустынь стала настоящей «культурной столицей» старообрядчества. Сюда приезжали паломники со всей России, иные — чтобы остаться навсегда. Безусловно, расцвет духовной жизни пустыни приходится на годы киновиаршества Андрея и Симеона Дионисьевичей. Но и после их смерти духовная жизнь в северной обители не остановилась, продолжая идти своим чередом.