Повседневная жизнь старообрядцев

После 150 лет своего существования «лавра, процветшая в северных странах», пала. Однако в самый разгар «даниловского погрома» в Петербурге происходит событие, которое не может не заставить задуматься, — неожиданно умирает «царь-ирод» (так именовали его в старообрядческой среде), император Николай I (18 февраля 1855 года). Невольно напрашивается историческая параллель: вслед за падением Соловецкого монастыря (1676) внезапно умирает царь Алексей Михайлович, затеявший авантюрный «греческий проект» и принесший в жертву своему капризу жизни сотен тысяч русских людей. Вслед за разгромом полноправной преемницы Соловков, Выговской киновии, столь же внезапно умирает наследник и продолжатель дела царя Алексея Николай I, прославившийся своими жестокими гонениями на старообрядцев. Умирает, когда позорный исход и бессмысленность затеянной им за освобождение Константинополя Крымской войны (продолжение всё той же авантюры его пращура) становятся для него окончательно очевидными. Становится очевидной и бессмысленность войны с лучшей частью своего народа, старообрядцами, этими «руссейшими из русских», всегда являвшимися горячими патриотами своей Родины и хранителями её старины. Итак, круг замкнулся… Поистине: «Господь не замедлит и не потерпит… доколе не истребит сонма притеснителей и не сокрушит скипетров неправедных» (Сир. 35, 19)!

Предпринятый николаевским правительством «даниловский погром», получивший в народе название «мамаева разорения», нанёс непоправимый урон не только экономическому и культурному развитию Заонежья, но, несомненно, и всей русской культуре. Хотя в конце 1850-х — в 1860-е годы, уже в царствование Александра II, последовало кратковременное возрождение Выговского общежительства, в дальнейшем оно так и не смогло оправиться от нанесённого ему удара, так что проезжавший по этим местам в конце века поэт К.К. Случевский мог записать в своих путевых заметках: «От Данилова и Лексы не осталось более и тени… Это теперь почти такой же миф, как и онежский водяной царь…»[91] Сегодня на месте Выговского общежительства никаких следов бывших поселений не сохранилось. Единственным исключением является Берёзов скит с полуразвалившейся моленной и остатками старого кладбища.

Однако, несмотря на столь печальный конец, Выговское общежительство, положившее начало поморскому согласию, спустя годы и десятилетия после своего разгрома продолжало осуществлять «посмертное» (духовное и культурное) влияние на жителей Русского Севера. И не одного только Севера. Настоятели пустыни всегда заботились о распространении своего учения и основании общин в различных районах России. Подворья Выговского общежительства имелись в Петербурге, Архангельске, поволжских городах… Цепочка этих подворий протянулась от Верхокамья через Урал (Таватуй, Невьянский завод), Кошутскую пустынь на реке Тавде, Тобольск, Ишимские степи в Сибири — вплоть до Алтая. Поморцы со всех частей Российской империи именно на Выгу старались заказывать заздравные молебны и заупокойные службы по своим родственникам. Так, в дошедшей до наших дней «Росписи панихидам», совершавшимся в Выговских часовнях в конце XVIII — начале XIX века, записаны целые семьи староверов из Москвы, Петербурга, Ярославля, Рыбинска, Петрозаводска.

Об огромном нравственном влиянии староверия на русскую жизнь немецкий путешественник барон А. Гакстхаузен писал: «Староверы представляют собой кристаллизацию древнерусских начал, принцип неподвижности, или скорей тот регулятор, по которому можно определять ту границу, дальше которой не могут достигать изменения жизни в данную минуту. Кто хочет изучать характерные черты великороссов, тот должен изучать их у староверов… Староверы вообще имеют более простые нравы: они трезвее, положительнее прочих русских поселян. Можно положительно сказать, что чем ближе стоят русские крестьяне к староверам по нравам, одежде, привычкам, тем они лучше. Как скоро русский поселянин получает лоск полуобразованности, сбривает бороду, меняет костюм, строит дом в новом вкусе и т. д., ему перестают верить и он делается обыкновенно негодяем»[92].