Для компенсации размеров экрана к телевизору прилагалась пустотелая линза, которую заполняли либо водой, либо глицерином. У линзы внизу были лапки – их подсовывали под корпус телевизора. Что мешало сразу же предусмотреть в конструкции подобную деталь, история умалчивает. Зато дети были счастливы – будучи от природы шкодливыми, они выпускали в линзу аквариумных рыб. Но это не так уж и страшно – все равно воду в линзе следовало регулярно менять на свежую.
Судя по документации, линза увеличивала изображение в четыре раза. Судя по сохранившимся фотографиям и музейным экспонатам – значительно меньше. Зато угол обзора – и без того очень маленький – она ограничивала ощутимо.
Кроме того, первые «кавээны» отличались крайней ненадежностью. Барахлил и отправлялся в ремонт каждый второй телевизор. В результате в народе появилось еще два варианта расшифровки второй по популярности (после СССР) в те времена аббревиатуры: «купил – включил – не работает» и «крутанул – вертанул – не работает». Кроме того, у телевизора был очень скверный звук.
Но ради чудо-ящика народ готов был хоть еженедельно отстаивать очередь в ремонтную мастерскую и услаждать свой слух скрипом и шорохами. А в промежутках между этими визитами с силой похлопывать ладонью по корпусу – эта нехитрая манипуляция помогала улучшить качество изображения.
Историк телевидения Владимир Саппак описывал первый советский телевизор:
«Мое впечатление от первой телевизионной передачи тоже было по-своему сильным.
Когда это было? Когда в Москве, в московских квартирах появились первые телевизоры (этот был одним из первых). Словом, лет двенадцать назад, по ощущению – недавно, я пришел к своим старым друзьям и увидел новинку, почти сенсацию – телевизор. Советский телевизор первого выпуска, с огромным вынесенным вперед выпуклым стеклом-линзой, про которую почему-то с большим уважением говорили, что она наполнена водой. Линза увеличивала изображение, но на малюсенький экранчик можно было заглядывать и сбоку, совсем сбоку, минуя линзу. Говорили, так проигрываешь в размере, но выигрываешь в четкости изображения.
А выиграть в четкости изображения, скажу положа руку на сердце, ох как хотелось!
Показывали какой-то концерт. Помню фигуру скрипача, которая на наших глазах начинала вдруг катастрофически худеть, удлиняться, тянуться вверх и тянуться вниз, словно бы ее специально растягивали, и, казалось, вот-вот уже должна была перерваться где-то в районе талии, но именно в этот момент нашего скрипача, видимо, прихлопывали сверху и снизу, он стремительно сплющивался, охотно уподобляясь тыкве.
Все это разительно напоминало зеркала комнаты смеха, с той лишь разницей, что изображение, возникающее на зыбком экране, к тому же беспрерывно путало позитив и негатив. Бледноликий концертант в черном фраке упорно оборачивался негром в белом фраке (видимо, из джаз-банда)…
Но нам все это почти не мешало! На экран мы смотрели с благоговением».
Он же выдвигал весьма любопытную версию об историческом значении прихода телевидения в простые коммунальные квартиры: «Искусство пришло в комнату, оно ворвалось сюда, и это не снизило его эмоциональный градус (как полагаем теперь), но, напротив, во многом усилило, обострило. Искусство заставило воспринимать себя в конфликтном сопоставлении с бытом, со всем, что вокруг. Никогда еще оно не подступало так близко к этим людям. Не захватывало врасплох среди обжитых вещей, в домашней, незащищенной настройке души. Но эта “интимность” вовсе не принуждала искусство звучать приглушенно, переходить на шепот (как полагаем теперь), а лишь захватывала целиком, заставляя принимать трагедию, что неслась на экране, прямо “на себя”. Если бы все это происходило в чужом, набитом людьми зрительном зале, в регламенте дневных и вечерних сеансов, по билету за полтора и два рубля – сохранили бы мы тогда эту непосредственность восприятия, эту полную веру в подлинность того, что произошло на наших глазах?»
Вернемся, впрочем, к «кавээну». Он довольно быстро сделался настоящим народным девайсом. Этот телевизор был и у обычного рабочего с завода «Серп и молот», и у самого товарища Сталина, хотя тот и не жил в коммуналке вообще никогда.
Как мы уже писали, мощностей Александровского завода не хватало. Производство осваивали предприятия по всей стране. Появлялись новые модификации – не слишком, впрочем, отличавшиеся от предыдущих. Ну разве что какую-нибудь лишнюю рукоятку уберут за ненадобностью – все равно она не регулирует то, что должна бы регулировать.
Газеты то и дело радовали советских обывателей духоподъемными сообщениями: «Коллектив воронежского завода “Электросигнал” освоил производство телевизоров “КВН-49-4”. Уже изготовлено сто аппаратов. В ближайшее время завод приступает к серийному выпуску. Аппараты будут отправляться в Москву, Ленинград, Киев».