Повседневная жизнь советской коммуналки

Прочие 35 процентов пользовались выгребными ямами и были счастливы. Да, на одно так называемое очко нередко приходилось несколько десятков человек. Да, и зимой тоже. Да, в мороз. Да, очереди на морозе, особенно утром. Но главное, что эти люди были москвичами! Ради подобной привилегии можно было не такое вытерпеть.

И тем не менее санузел – там, где он существовал – был самым проблемным местом в коммуналке. Особенно в первые послереволюционные годы, когда рушилось все и в первую очередь именно в городах. Анатолий Мариенгоф писал в «Циниках»:

«Ольга смотpит в мутное стекло.

– В самом деле, Владимиp, с некотоpого вpемени я pезко и остpо начинаю чувствовать аpомат pеволюции.

– Можно pаспахнуть окно?

Hебо огpомно, ветвисто, высокопаpно.

– Я тоже, Ольга, чувствую ее аpомат. И знаете, как pаз с того дня, когда в нашем доме испоpтилась канализация.

Кpутоpогий месяц болтается где-то в устpемительнейшей высоте, как чепушное елочное укpашеньице».

Но потом все более или менее наладилось. Если, конечно, так можно назвать необходимость множества чужих друг для друга людей пользоваться одним отхожим местом.

Естественно, проблема чистоты стояла остро. «Правила внутреннего распорядка в квартирах» от 1929 года строжайше предписывали: «При пользовании ванными жильцы обязаны после мытья вымывать последнюю начисто. Стирка и полоскание белья в ванных категорически запрещаются… Уборка мест общего пользования должна производиться всеми жильцами поочередно на равных началах».

Требование, конечно, замечательное, только как измеришь это «начисто»? Ни в метрах, ни в часах, ни в килограммах «начисто» не подсчитаешь. Для подслеповатого необразованного дедушки одно «начисто», для молодой флейтистки из консерватории другое «начисто», а ванной они пользуются одной. И не только они, а еще двадцать человек соседей.

Как тут быть?

Никак. Ругаться. Или не ругаться. От характера зависело. Кто молчал, кто орал, кто строчил жалобы в милицию. А у милиции свои заботы – убийства, насильничество, кража дров из сарая, срезание сумок с продуктами с окон нижних этажей. Особо назойливых жалобщиков могли и в кутузку запечь. Конечно, ненадолго – просто чтобы пыл немножко охладить.

А в одной из коммуналок города Ростова-на-Дону санузел был и вовсе отведен под так называемую «коммуну», состоявшую из четырех шалопаев. Вера Панова писала:

«Все четверо ушли от своих отцов буквально на улицу, не имея никакой специальности.

Яша Фалькнер… исхлопотал для них ордер на жилплощадь. По этому ордеру они поселились в ванной комнате какой-то коммунальной квартиры, один спал на подоконнике, двое на полу, лучшим ложем, занимаемым по очереди, была ванна».

Кстати, сам унитаз вызывал уважение. Он так же отличался от своих современных собратьев, как отличается старинный мельхиоровый подстаканник от пластиковой кружки с принтом хрюшки. Это были огромнейшие, широченные вазы, стоявшие на небольшом возвышении и напоминавшие императорский трон. Сливной бачок маячил где-то там, под потолком. Он приводился в движение цепочкой (заправские сантехники говорили «цéпочка», с ударением на первый слог, такое у них было профессиональное арго) с фаянсовой грушей на конце. Так делалось, чтобы достичь эффекта водонапорной башни. Дернешь за грушу – и извергнется истинная Ниагара, с грохотом и воем обрушится в недра царского трона вода, снося всей своей очистительной мощью содержимое вазы.

Если кто-то пользовался туалетом ночью, коммуналка просыпалась, но спустя минуту привычно засыпала вновь.

* * *

Забавную и вместе с тем трагичную историю описывал Сергей Довлатов в повести «Наши»:

«Прошло несколько лет. Опустился железный занавес. Известия от Леопольда доходить перестали.

Затем приехал некий Моня. Жил у деда с бабкой неделю. Сказал, что Леопольд идет по торговой части.

Моня восхищался размахом пятилеток. Распевал: “Наш паровоз, вперед лети!..” При этом был явно невоспитанным человеком. Из уборной орал на всю квартиру:

– Папир! Папир!

И бабка совала ему в щель газету.

Затем Моня уехал. Вскоре деда расстреляли как бельгийского шпиона».

По всей видимости, это была месть кого-то из соседей за «папир».

Тем не менее проблема чистоты не всегда решалась даже в поздних коммуналках. Наоборот, она стояла еще острее – потому что у соседей не было возможности пожаловаться домоуправу, чтобы тот, используя данную государством власть, приструнил мерзких нерях.

Ника Энкин вспоминала об одесской коммуналке начала 1970-х годов:

«Туалет – один на всех. О нем стоит упомянуть отдельно. Длинное, как вагончик, помещение с белым другом, маячащим вдалеке. Естественно, с допотопным бачком и цепочкой, свисающей с него. Огромная лужа являлась постоянным спутником унитаза. Может, мужчины не попадали, а может, женщины залезали с ногами… Кто знает? Но я, ребенком, глядя на очертания, всегда фантазировала: а на что это похоже? Правда, больше чем на голову Бабы Яги или ведьмы очертания лужи не “тянули”. Засиживаться было противопоказано: сразу же в дверь раздавался стук и недовольный окрик:

– Как пойдет семейство!