Повседневная жизнь Пушкиногорья

Еще одним человеком из большого мира, с которым увиделся Пушкин в своем михайловском уединении, был князь А. М. Горчаков — тоже соученик по Лицею. Они не были, судя по всему, близкими друзьями, но еще в ученические годы Горчаков разглядел пушкинский талант, переписывал и хранил пушкинские стихи, был адресатом его посланий; в бумагах Горчакова уже после его смерти была найдена неизвестная до того времени лицейская поэма Пушкина «Монах». Горчаков был беден, но знатен, как, впрочем, многие из лицейских питомцев. Учился он блестяще. Между ним и Пушкиным была, конечно, дистанция, связанная с разным кругом общения и разными интересами, но и симпатия, несомненно, тоже была. После Лицея Горчаков быстро продвигался по дипломатической лестнице и в конце концов сделал блестящую государственную карьеру, стал министром иностранных дел, получил высший чин канцлера Российской империи. Он был чрезвычайно честолюбив. Однако это качество не помешало ему заступиться за Пушкина перед своим дядей А. Н. Пещуровым, опочецким предводителем дворянства, которому был поручен надзор за ссыльным поэтом. Узнав об этом, Горчаков писал дяде из Парижа, где в это время находился по долгу службы: «С живым интересом прочел я все подробности, которые Вы сообщаете мне насчет Пушкина. — Считаю своим долгом принести Вам свою благодарность за те заботы, которые Вы на себя взяли по этому щекотливому делу. К тому же я беспокоюсь, как бы Вы не понесли ответственности за это. Несмотря на противоположность наших убеждений, я не могу не испытывать к Пушкину большой симпатии, основанной на воспоминаниях молодости и на восхищении, которое во мне всегда вызывал его поэтический талант»^[232]. Очевидно, дядя по просьбе племянника не только не надзирал слишком строго за Пушкиным, но и оказывал ему разнообразную поддержку. Не случайно Пушкин бывал гостем в имении Пещурова — селе Лямонове.

В 20-х числах августа 1825 года Горчаков возвращался из-за границы в Петербург и по дороге заехал к дяде, в его псковскую деревню. Этому способствовал приступ болезни, из-за которого князь не хотел торопиться в столицу. По удивительному стечению обстоятельств как раз в это время в Лямоново приехал и Пушкин, да еще с написанными главами «Бориса Годунова». Такая случайность могла быть только в том случае, если предположить, что Лямоново находится совсем рядом с Михайловским, однако это не так «По тем временам, если верить справочнику прошлого века, дорога из Михайловского в Лямоново через Опочку насчитывала более 80 км. При любой погоде на лошадях, даже и по хорошей дороге, это было целое путешествие»^[233]. Стало быть, Пушкин знал о приезде Горчакова и договорился с ним о встрече — для начинающего дипломата такая встреча с ссыльным поэтом была, несомненно, нежелательной с точки зрения карьеры. Однако этот расчет Горчаков отмел и выбрал дружбу.

О встрече в доме Пещурова сохранились воспоминания самого А. М. Горчакова, записанные его внучатой племянницей В. Н. Обуховой: «…Однажды, когда в 25 году я возвращался после лечения с французских вод (кажется, Спа), почувствовав себя плохо, остановился в Псковской губернии в имении своего дяди сенатора Пещурова <…>, Пушкин узнал, что я так близко, немедленно приехал меня повидать. Он привез с собой некоторые рукописи, в том числе и „Бориса Годунова“. Целый день, сидя у меня на кровати, он читал. Он не любил, когда критиковали какое-либо место в его сочинении, и моментально становился не в духе. Я же могу похвастаться, что поспособствовал усовершенствовать сцену Пимена с Григорием, сказав, что нахожу в одном месте выражение слишком грубым, тривиальным и даже циничным на лирическом фоне этого замечательного диалога. Пушкин надулся, но перечел и, подумав, все-таки изменил некоторые выражения»^[234]. На вопрос, была ли возможность у него «отдать визит» Пушкину, что по тем временам считалось простым правилом вежливости, иными словами — посетить опального поэта в его доме, Горчаков отвечал: «Да, ездил, но не специально из столицы, а выбравшись из вотчины своего дядюшки Пещурова, заехал в Михайловское и навестил изгнанника. Он находился в ипохондрии, которая время от времени им овладевала, и не знаю, был ли он даже доволен моему приезду. Побыл я недолго, уезжая, обняв его, сказал: „Courage, mon ami, tout vient a temps, a qui sait attendre“^[235]. Он что-то хотел ответить, но, махнув рукой, отвернулся и промолчал»^[236].