Повседневная жизнь Пушкиногорья

1927 год был ознаменован новой эпопеей: из-за бедственного положения бывшего Святогорского монастыря, который естественным образом быстро пришел в полный упадок после выселения из него монахов, в центральной прессе начались дебаты о перенесении праха Пушкина в Ленинград. Как раз летом 1927 года от сильного ливня, подмывшего склон, обвалилась монастырская стена, что как будто подтверждало опасения властей. Тогдашний директор заповедника Ф. П. Павлов, понимая, что состояние могилы напрямую зависит от сохранности древнего Успенского собора, начал кампанию за полную передачу Святогорского монастыря в ведение заповедника. И добился успеха! В декабре 1927 года монастырь стал его частью. Однако, как это часто бывает, успех тут же обернулся поражением, потому что Павлова немедленно сняли с должности директора за религиозную пропаганду.

Самыми тяжелыми годами стали 1930–1933-й. Заповедник с музеем А. С. Пушкина и со всеми сельскохозяйственными угодьями был передан Ленинградскому музею социалистического строительства и реконструкции сельского хозяйства. В Михайловском была устроена показательная ферма, «домик няни» превращен в пчельник, в домах бывшей колонии литераторов жили рабочие.

С 1932 года здесь расположился кооператив «Красный партизан», а с 1933-го земли принадлежали типографии Народного комиссариата путей сообщения имени М. И. Лоханкова, которая организовала на территории заповедника совхоз имени А. Б. Халатова. Это было хитросплетение судьбы: А. Б. Халатов был одним из тех людей, которые стояли у истоков советской цензуры — аналога того самого учреждения, с которым всю жизнь мучительно и безуспешно боролся Пушкин. Хотя, конечно, царским цензорам было чему поучиться у их последователей. «Рядом с фундаментом Дома поэта был устроен свинарник, посреди усадьбы пасся скот, через Михайловский парк ездили, повреждая деревья, трактора»^[411]. А затем ситуация изменилась вновь — непредсказуемо и вихреподобно. На горизонте обозначилась дата, 1937 год, к которой очень быстро началось воссоздание музея и стал понемногу восстанавливаться заповедник с его вырубленными сосновыми рощами, заросшими липовыми и еловыми аллеями, засоренными и загрязненными прудами. Теперь уже не бесправное руководство музея униженно умоляло центр о субсидировании его маргинальных начинаний — перед дирекцией сверху ставились жесткие сроки окончания работ.

Пушкинский юбилей готовился как всесоюзная аттракция, наполненная глубоким идеологическим смыслом. Теперь в рекордном темпе требовалось восстановить и дом поэта. И хотя профессиональный архитектор К. К. Романов настаивал на проекте, выполненном по рисунку И. С. Иванова, победила партийная линия, и дом был сильно осовременен и распланирован для экскурсионного обслуживания и проведения культурно-массовых мероприятий. Директор заповедника В. З. Голубев некоторое время пытался бороться за прежний проект, но в конце концов, конечно, потерпел поражение: разве может один ответственный работник культуры противиться всесильной партийной директиве? Ему пришлось разобрать крышу уже почти готового Дома-музея, установить окна большего размера, увеличить на три венца высоту здания^[412]. В любом случае, в феврале 1937 года, к столетию гибели и похорон А. С. Пушкина открылся дом-музей поэта, правда, скорее как памятник своей эпохи, чем как мемориал Пушкинского времени.

В годы войны

Война на территории Пушкинского заповедника началась так же неожиданно, как и на всей территории Советского Союза. Никто не был готов к такому скорому продвижению противника вглубь страны, никто не предполагал, что нужно будет спешно эвакуировать музейные ценности. Никаких заблаговременных распоряжений Наркомпрос не рассылал. Осмелиться и самостоятельно принять столь серьезное решение, как эвакуация музейных ценностей, руководитель музея мог только в случае крайней необходимости, и то на свой страх и риск. Насколько же эта необходимость была насущной, он не знал и мог ориентироваться только интуитивно, как в былые времена при отсутствии компаса ориентировались на море по звездам заблудившиеся суда. Кроме того, эвакуация музеев почти повсеместно проводилась в большой спешке, не хватало не только упаковочных материалов, но и средств передвижения. Однако главным врагом музейщиков было отсутствие информации: насколько катастрофична ситуация, как быстро нужно сняться с места, куда, в какой безопасный район перемещать бесценные грузы, где фронт, где тыл… На подобные вопросы ответов часто не было. В городах, которые оставляли регулярные части советской армии, население все-таки было оповещено о предстоящих событиях. Люди имели возможность эвакуироваться, деревенские же жители зачастую узнавали о сдаче населенного пункта уже от самих захватчиков.