Поводырь

Потому и привлекал к себе внимание – о готовящемся покушении предупреждал. Считал, ничем не рискую. Все сведения получены уже здесь, совершенно легальными методами, и каждое слово может быть легко объяснено. И хорошо, что Мезенцев все-таки внял моим предупреждениям и организовал-таки охрану священной особы должным образом. Иначе откуда вдруг взялись те самые «обыватели», сумевшие в считаные секунды скрутить Каракозова?

Все кончилось просто замечательно. Александр Второй Освободитель жив и, какими бы его прозвищами не награждали бравые гвардейские офицеры, продолжает оставаться символом страны. Чего же боле? Теперь-то чего нервничать и беспокоиться?

А, ну да! Я еще и о готовящемся бунте поляков в Сибири предупреждал! О том, что сигналом к выступлению как раз и должно было стать покушение на государя. И что с того? Сколько тех поляков? Да даже будь их в сотни раз больше, один полк профессиональных военных способен разогнать всю их вооруженную косами армию! Наши роты в той же Средней Азии целые орды туркмен в бегство обращали, а те куда лучше оснащены были, чем наши польские кандальники.

Эх, Герочка! На кого же ты меня покинул?! Как бы здорово ты мне сейчас пригодился, подсказал бы, объяснил, что именно так взволновало наместника. Что заставило пробкой вылететь из Гороховского особняка, только чтоб наказать, какими именно словами мне надлежит рассказывать о раскрытом заговоре. Надо полагать, Никса и к штабс-капитану кого-нибудь отправил или даже к себе не погнушался вызвать. Николай-то, свет-Андреевич Афанасьев ровно столько же знает, что и я. И раз пошла такая пьянка, то и спрашивать его, так же как и меня, станут. Значит, и посоветоваться с матерым жандармом будет не лишним!

В одночасье ставший старшим офицером губернского жандармского управления – майора Катанского, до приказа из столицы с решением его судьбы, наместник от службы отстранил и посадил под домашний арест – Афанасьев смог заглянуть ко мне только поздней ночью. Говорил, разгребал «авгиевы конюшни», но я ему не особенно поверил. Беспорядок в делах не причина, чтоб пробираться в мой терем словно тать в ночи, и уж тем более – не оправдание проникновения через черный, предназначенный для прислуги, вход.

Впрочем, предпочел не задавать вопросов, на которые, скорее всего, не получил бы правдивые ответы. Рассудил, что штабс-капитан знает что делает. Ну не хочет человек, чтоб кто-либо знал о наших приятельских отношениях, потому и таиться.

Не знаю, стоило ли разводить эти шпионские страсти. Потом, выслушав объяснения жандарма, обозвав себя олухом царя небесного и ослом, решил, что таки – нет. Или я снова не смог разглядеть каких-то связей, как не догадался о влиянии неудачного террористического акта на политическую раскладку.

Это я, по неопытности, не увидел очевидного для любого столичного вельможи. Не связал характер нашего царя – «старой тетки» – с вечным поиском несуществующих компромиссов и «как бы чего не вышло», недавнего, с трудом и великой кровью подавленного бунта в Царстве Польском, реформами в Империи и нарождающемся революционном движении. И, самое главное, не вспомнил о том, для чего по большому счету великий князь Константин и его соратники затеяли все эти преобразования в стране.

О необходимости в коренных реформах прекрасно знал еще предыдущий император – Николай Павлович. И о том, что время, когда ни один придворный и пискнуть бы не посмел и преобразования можно было провести по-военному быстро, было бездарно упущено – наверняка перед смертью догадался. Вполне допускаю, что и с сыновьями, цесаревичем Александром, князьями Константином и Николаем, соответствующую беседу провел.

Николай Первый был кем угодно: тираном, создавшим монстра – Третье отделение ЕИВ канцелярии, и душегубом, человеком, расстрелявшим картечью из пушек декабрьское недоразумение, а декабристов распихавшим по окраинам. Государем, пригревшим у себя «на груди» этакую скользкую гадину, каким был канцлер Нессельроде. Слепцом, не понимающим, что времена изменились и в Европе больше нет места для каких-то там «священных союзов» и что Российская Империя давно уже не может выступать в роли всеевропейского жандарма. Правителем России, наконец, который впервые за сотни лет проиграл даже не битву – войну. И, тем не менее, глупцом Николай не был. Видел, в чьи именно руки передает отечество. Знал, какими словами можно будет повлиять на этого излишне мягкого и романтичного увальня – будущего царя Освободителя. И именно их, эти волшебные слова говорили княгиня Елена Павловна и князь Константин, уговаривая Александра подписать Манифест. Это нужно подданным! Этого требует Родина!

И на волне возвышенных чувств пролетели, успешно минуя чинимые ретроградами препоны, и Великая Крестьянская реформа, и Судебная, и Земская. Реформировалась армия. Гигантские суммы тратились на современное вооружение и строительство железных дорог. И вдруг – покушение!