Поветрие

Избушка была в одно окно, покосившаяся и скрипучая. Побольше Максимовой монастырской кельи, но зато грязнее и трухлявее. Он решил, что первым делом ее всю вычистит и хоть чем-нибудь да украсит. Но это уж потом – когда выспится.

Глава пятая, в коей рыцарь постигает науку, и она ему пригождается

И в самом деле, с завтрашнего дня началось учение. Мина был учителем совершенно немилосердным: с утра он заставлял Максима бегать вокруг села, и если тот останавливался передохнуть раньше положенного, подбегал к нему сам и отвешивал пинка пониже спины.

Объяснял он эту науку так, что мертвяки двигаются быстро, но не сверх быстроты человеческой, и тот, кто хорошо и долго выучится бегать, всегда сможет от них оторваться и жизнь себе спасти. Когда же бегать Максим приучился быстрее самого Мины, то тот стал водить его на специально обустроенную им за околицей площадку, где наставлены были на разной высоте необтесанные бревна, брусья, дощатые стенки. Все это Максим должен был быстро преодолевать.

В то время, когда Мине было недосуг за ним следить, он доверял это дело Домне Пантелеевне, а чаще – своему сыну, десятилетнему Кузьке. Тот был быстроногий и неуемный, сам норовил на всякое препятствие залезть, хотя многие ему были явно не по росту, а пару раз было, что Максим ловил его падающим с бревна, так что он едва голову себе не расшиб. Но и свою работу надсмотрщика Кузька исполнял на совесть: подгонял Максима, если тот останавливался передохнуть дольше положенного, обещал батюшке нажаловаться, хотя больше в шутку – он был не из кляузников, а с Максимом быстро поладил.

Затем, пообедав чем бог послал, принимались за бой на бердышах. Точнее, вместо бердыша Мина выдал Максиму длинную палку с приделанным наверху подобием топорища, чрезвычайно тяжелым. Стоило помахать таким несколько минут, как руки наливались чугунной тяжестью и болели потом там, что, казалось, не заснешь. Впрочем, Максим, утомленный таким учением, все равно, спал, как убитый.

Не сразу до Максима дошло, что топорище то – свинцовое, а не железное, а когда он об этом спросил об этом Мину, тот подтвердил: так и есть. Мине когда-то, много лет назад, иноземный алебардщик рассказывал, что они так тренируются: дескать, потом настоящая алебарда – что твоя пушинка.

Мина, кстати, махал таким же свинцовым бердышом, но у него он летал, словно заговоренный. Даже Фрязин, кажется, эдак не умел.

– Где ты так драться выучился? – спросил его как-то Максим, с трудом поднимаясь с земли и отряхивая пыль с порток. – Ты в стрельцах раньше был? Или, может, в опричнине?

Мина в ответ хохотнул свои раскатистым басом.

– Нет, княжич, ни то, ни другое. Я купцом был в прежней жизни. В Колу ездил за мехами, в Пермь, и даже за Пермь, к диким охотникам. А в этом деле нельзя без того, чтоб драться уметь. Места дикие, ни судей там нет, ни приставов. Если с кем чего не поделил – то нож тебе судья, а пристав – медведь. Так что ты не гляди, что купец – человек мирный. Матерого купца против стрельца выпусти – точно одолеет он стрельца. А вот сто стрельцов, должно быть, сотню купцов одолеют, потому что они строевому делу обучены и командам, а купцы – сами по себе. Впрочем, сто купцов со стрельцами и драться не будут, просто купят их с потрохами, вот и вся недолга.

– И что же, большие ты деньги имел?

– Большие, – ответил Мина и вздохнул.

«Так что же ты теперь здесь?» – хотел, было, спросить Максим, но не стал: как-то еще Мина отнесется к таким расспросам? Ясно же, что не от хорошей жизни он в лесу живет, как медведь в берлоге. Вон, Фрязин тоже большие деньги имел в своей Венеции, да и сам он, Максим, живал в усадьбе боярской. Впрочем, Мина его вопрос, кажется, угадал.

– В Новгороде я взрос, – сказал он. – Ты ведь, чай, знаешь, как оно с Новгородом вышло?

Максим знал, ему в свое время дядя рассказывал. Осерчал государь за что-то на Новгород, выехал вместе со всем опричным войском, по дороге что ни встретили, все разграбили, а сам город – пожгли и чуть не всех жителей побили, а кто выжил, тех расселили по другим сторонам, а сам город населили новыми, отовсюду свезенным.

Это-то Максим Мине и ответил, а тот только головой покачал.

– Так, да не так, – ответил он. – За несколько месяцев до того, как пошел царь на Новгород, открылось в окрестных землях поветрие. Мертвая хворь, вот такая же. А вскоре началось поветрие уже и в самом городе. Мертвые по улицам бегали, кусали живых, жрали прямо на мостовых.

Все тогда по дворам попрятались, ночью нос высунуть боялись. По утрам ходили специальные люди по городу – все найденные мертвые тела жгли. Но поветрие, все равно, не унималось. Мертвяки – они ведь не простые. Как утро наступает, они с первыми лучами норовят запрятаться куда-нибудь: в погреб ли, под телегу ли, в колодец. А ночью сызнова вылезают, если хоть одного пропустить.