Поветлужье

– Это тебе с Вячеславом объясняться надо, – открестился полусотник, выставив ладони. – Он не только лечением занимался, а и скот разводил и сеял что-то. Знаю только, что от такого сева с чередованием зерна большой прибыток идет. А насчет гречихи еще главное скажу. Во-первых, гречневая крупа долго хранится, не киснет, в отличие от того же пшена. Запасы делать можно. А во-вторых, и этому-то я как раз обрадовался, гречиха – медонос. Пчелы с нее кормятся, меда много берут. И само растение опыляют… пыльцу на цветках перемешивают. Оттого урожай с гречихи повышается в два-три раза. А пчелы – это что? Правильно, мед и воск, а значит, куны, ногаты, резаны, гривны… Я уж не говорю, что лекарь наш с пчел да гречихи лекарств каких наделает. Он про то должен знать. А уж как доски пойдут, наколотим ульев… ну, это борти, сколоченные для пчел. Туда рои пчелиные селить можно, и пасека получится. Как пастбище для скота, только пчелы на гречихе пастись будут, – улыбнулся своему сравнению Иван.

– От, сызнова навалил нам чудес всяческих, – всплеснул руками воевода. – Деваться от них некуда… Ты, Радимир, Никифора возьми да с лекарем нашим поговори. Коли польза от того сева будет, так и попробуем по-новому. И про борти, что на пастбище пчелиное выставляться будут, с людинами потолкуй. Кто возьмется из них за дело сие на тот год? Ныне, мнится мне, поздновато будет творить его…

– Добре, – согласился Радимир и свернул разговоры. – Мнится мне, черемис наш от Ишея идет.

– Ужо и нашим кличешь? – спросил старца воевода.

– Закваска в нем правильная, – ответил тот. – Не чурается ни старого, ни малого. За весло не гнушается взяться, ум живой, взгляд зоркий…

– Так то и против нас направить можно, – подметил Иван. – Не забыли еще деяния князька черемисского, надеюсь? Да и к лодьям нашим любопытство имеет.

– Перемолвился я с ним опосля суда копного, – махнул рукой старец. – Торговлей живет, а в хитрословии не был замечен мною. За столом к нему присмотримся поближе – может, и выплывет, подсыл ли он кугуза. По вопросам его… Лаймыр, не проголодался ли ты? На реке да за работой время быстро летит, – съязвил Радимир подходящему черемису по поводу того, что за последние два часа тот излазил лодьи переяславцев вдоль и поперек. – Согласишься ли со своими родичами трапезу нашу разделить?

– Виш омсам огыт поч[16]. Ты ломишься в открытую дверь, Радимир, – улыбнулся черемис. – Я готов и лапоть сжевать сей миг.

– Жареный да с маслом, так и старый лапоть можно съесть, – уел наконец того Радимир, отчего оба они осклабились, донельзя довольные своей словесной баталией.

Глава 20 Трудовые будни

Тонкая рука потянулась к свету и неосторожным движением задела край столешницы, прислоненной к потемневшей от дыма бревенчатой стене. Отсвет догорающей лучины, воткнутой в стоящий на столе светец, отразился от плошки с дрожащей водой, стоящей точно под тускнеющим пламенем, и мигнул своим отражением на потолке. Бледные пальцы сомкнулись на обгоревшем кончике щепочки, и еле тлевший огонек канул в сумрак, подсвеченный бледным лунным светом, проникающим в небольшое распахнутое оконце под потолком.

– Ты спишь? – Еле тихий шепот понесся в дальний угол комнаты.

– …Нет, – отозвался сумрак, приглушенный мягким кудрявым ворсом овчинного полушубка, кинутого на тесаные доски невысокой лавки.

– Расскажи, – понеслось опять в мягкой тишине.

– …О чем? – вопросила темнота, перекликаясь с шелестом забравшегося под дверную щель ночного ветерка, принесшего с собой горький запах полыни.

– О сверчке, который живет под третьей справа половицей и каждую ночь не дает тебе уснуть…

– Он противный… – хмыкнул сумрак, коротко вздохнув и отпустив с губ горячий осторожный шепот.

– Зато он всегда с нами… и ничто его не заставит уйти и прервать свою цокающую трель.

– Ты… говори еще, мне нравится…

– А когда ты засыпаешь, то вздрагиваешь, будто у тебя перехватило дыхание и остановилось сердце на мгновение… а потом сопишь и швыркаешь во сне носом.

– Неправда, не швыркаю я… – тихонько заскрипела лавка под легкой тяжестью поворачивающегося тела.

– Швыркаешь, швыркаешь, – тихонько хохотнуло из другого угла избы.

– Может, оттого, что по носу меня ударили и горбинка появилась. Егда заживут все болячки на теле, то и это пройдет. А покуда буду назло тебе швыркать…

– Ну вот… опять твое «егда». Уже вроде научилась говорить как я, а потом опять «сказывать, баять, ажно»…

– Ну а твои родичи? – Лавка протестующе скрипнула из-за приподнявшегося на локте тела. – Вечор внимала им, бают как мы… А скажи, пошто ты меня по-своему учишь?

– Хочется… А ты днесь разговорчивая.

– А «днесь» по-вашему как? Забыла…

– Сегодня… но мне по-вашему больше нравится…

– Разговорчивая… но лишь начнет кто выспрашивать, как я да что, так меня мутить начинает и язык немеет…

– Ништо, все пройдет. – Торопливый шепот раздвинул сумрак. – Ты давеча совсем молчала, только «да» и «нет» говорила, а теперь оживать начинаешь…

– Угу… однако как все окрест засыпает, мне мнятся шорохи всякие, будто я на поляне вслушиваюсь, идет ли буртас али нет…