Повести. Рассказы

— Кого?! — закричала свекровь. — С кем?! Ты его предала! Ты на коленях перед ним стоять недостойна… И не усмехайся мне тут! Я тебе поусмехаюсь!.. Чего ради ты нашу жизнь угробила? На кого ты Митю променяла, дурочка ты наивная?! Думаешь, этому кобелю глазки твои нужны?! Прописка ему нужна! И квартиру у нас оттяпать…

— Да, я такой, — согласился Сергей. — Мне палец в рот не клади.

— …А через полгода он себе другую девку найдет, — свекровь перевела дыхание и спросила почти с состраданием: — Тебе сколько лет, Катя?.. Вспомни!.. А этому?..

Сергей взглянул на Катю и оторопел: чужое, незнакомое лицо, она очень внимательно слушала Ирину Дмитриевну, на губах — слабое подобие улыбки, а глаза черные, старые, мрачные, — ведьма.

— …Слава Богу, что у тебя нет детей, — радостно сказала свекровь. — У таких, как ты, не может и не должно быть детей… — она вдруг замолчала.

— Все?.. — поинтересовался Сергей. — Высказалась?.. Ты что?.. Эй, подруга!

Ирина Дмитриевна ловила воздух приоткрытым синим ртом. Хотела руками за голову схватиться и так и замерла с поднятыми ладонями, начала валиться со стула.

Катя равнодушно наблюдала, как Сергей перетаскивает старуху в кресло, как он распахивает окно. Она не услышала — догадалась, что он просит ее принести, дать свекрови какое-нибудь лекарство.

Катя поднялась наверх. Недолго и бесполезно искала на тумбочке, на чистенькой салфетке под абажурчиком. Дернув, Катя вытянула тумбочный ящик, вывернула убогое содержание на шелк покрывала.

Рассыпались: непременный дамский арсенал — зеркало, пудреница, помада, какие-то узкие ленточки, завязанные в бантики, зубочистки в плоском футляре, тяжелая, гладкая чечевица лупы, нательный крестик на веревочке, пластмассовая головоломка, фарфоровый мопсик с отколотой лапкой, отбившиеся от стада таблетки в ядовито-ярких облатках вперемешку с бусинами, ракушками, скрепками, шпильками, одинокая длинная янтарная серьга и перламутровая пуговица. И лекарство нашлось.

Катя ладонью перекатывала по шелку сокровища. Головоломка вывалилась из прозрачной коробочки и распалась на части. Катя машинально взялась составлять геометрически правильные обломки-близнецы, прилаживать друг к другу строптивые плоскости, грани.

— Нашла, что ли?.. Катя! — нетерпеливо-беспомощный, на два тона выше обычного голос Сергея.

— Да, иду! — Но задерживала головоломка, кажется, важнее нее ничего сейчас нет.

А ведь как все могло бы быть просто: не успела дать свекрови лекарство и та — увы! — скончалась, похоронная суета, бедный Митя, розовый гроб, безутешные подруги, новогодний запах ели, нетрезвый могильщик, похоронное застолье, всеобщее веселье.

— Катя, — сказал снизу Сергей.

Голос его был такой ровный, такой бесцветный, что она сразу поняла: теперь можно и не торопиться.

Головоломка осталась лежать несобранной на покрывале.

Внизу, на диване протянулась старуха, неловко вывернув шею, точно собиралась оглянуться на сад в окне позади себя, но бестактная смерть не позволила бедняжке завершить невинное движение. Приоткрытый мокрый рот, костяная лапка, затянутая восковой старчески пятнистой кожей.

Сергей растерянно смотрел на старуху, пытался сказать что-то, указующе протягивая руку в сторону усопшей, но только беззвучно приоткрывал рот, облизывая губы, а слова все никак не выговаривались.

Катя подошла. Склонившись низко, с боязливым любопытством заглянула в лицо свекрови. Она опустилась на ковер и сидела так, упершись локтями в высоко поднятые расставленные колени. Потом она засмеялась.

— Боже мой, — изумленно сказала Катя, — столько лет?! Ведь столько лет и — зачем?!

Недобрый насмешливый смех. Глаза — точно пьяные. Совершенно сумасшедшие глаза.

«Мама тяжелом состоянии приезжай немедленно Катя» — такую телеграмму она отправила мужу утром другого дня. Митя будет подготовлен к худшему — это раз, телеграмма поможет ему достать билет на самолет — это два, наконец, три — телеграмма — документ, оправдывающий внезапно прерванную командировку. Все очень разумно. Пугающе разумно.

Митя вышел в гудящий, шаркающий вестибюль аэропорта, сжимая в руке бледный телеграммный бланк, сам — такого же цвета. Он и в самолете не расставался с этой бумажкой, все перечитывал шесть лаконичных слов, точно надеялся вычитать что-то еще, что-то утешительное. Митя вышел в вестибюль, сразу увидел жену и улыбнулся.

Катя стояла в толпе встречающих, но так странно — отчужденностью своей, что ли, — выделялась из нервной, нетерпеливой толпы, что невольно обращала на себя внимание. Это оттого, что она очень красивая, гордо подумал Митя, и оттого, что ей очень идет быть в черном. Очень идет быть в черном, подумал он и похолодел. Улыбка так и осталась висеть на его губах. Он все понял. К жене Митя подошел с недоверчивым жалко-просительным выражением лица. Он все еще надеялся.

Но жена кивнула, не здороваясь, а подтверждая его догадку, глядя пристально и почему-то настороженно.

— Ее больше нет, — сказала она. — Идем, — взяла его за локоть и повела через вестибюль к стоянке машин, как слепого — поводырь.