Повести. Рассказы

«Вы будете еще?» — «Нет, достаточно, а молоко ты все-таки перелей в молочник, будь так любезна». — «Буду, буду, обязательно». — «А Ольга Петровна мне вчера сказала, что ей вчера сказали, что сегодня на станцию, может быть, завезут сметану. Катя, ты слышишь?» — «Слышу, я все поняла, я сбегаю…»

Так они привычно ворковали, пока сидели за столом и позже, когда Катя мыла посуду. А когда она домыла посуду и ушла к себе работать, Ирина Дмитриевна затосковала от невостребованности чувств и жажды действия.

Ей стало пронзительно жаль себя, все свое несбывшееся, несостоявшееся. Она бы, пожалуй, и всплакнула теперь вслед ускользающей и, наверное, не лучшим образом использованной жизни, но увидела: по тропинке от калитки к дому идет этот тип, шагает, как хозяин, ягодки с кустиков по дороге ухватывает. Совсем уже обнаглел, явился средь бела дня, как ни в чем не бывало.

Перестук печатной машинки стих. Заметила, стало быть, сучка своего кобеля.

Сергей приблизился к самому дому, и тогда Ирина Дмитриевна разглядела: он принес стекло, обещанное для веранды. Вот зачем он здесь. Как договаривались. Сволочь. Вор. Она сошла вниз. Печатная машинка застрекотала с прежней скоростью. Этот возился у верандного окна, зачищал, что ли, раму от старой замазки рашпилем. Сергей не заметил Ирину Дмитриевну, и она могла спокойно наблюдать его. Да чем же, чем он лучше Митеньки? Что в нем такого? Просто красивое, сильное животное. Глядя на него, она вдруг особенно ясно поняла собственную женскую старость. Ускользнуло время, ускользнуло. Она пришла в ярость от путаницы чувств и мыслей. Нельзя сомневаться в собственной правоте — это малодушие.

Она отправилась в коридор, сняла со стены плетку, четырехгранную, коричневой кожи, с плетеной ручкой, и вернулась к веранде.

Сергей уже вставил стекло, гвоздики забил и разминал в пальцах замазку, когда заметил Ирину Дмитриевну, стоявшую молча, смотревшую на него. По тому, как она молчала и смотрела, он понял: она все знает и намерена устроить душераздирающую сцену. Он не повернул головы, по-прежнему делал вид, что не замечает ее присутствия. «Валяйте, мадам, а уж я вам подыграю, не извольте беспокоиться».

Она все молчала.

Тогда он взглянул на нее и спросил:

— Доброе утро?

— Вот что, голубчик, — медленно сказала она, — денег я тебе за работу не дам. С тобой ведь невестка моя уже расплатилась. Так сказать, натурой. Верно?

Катя возникла за ее спиной. Свекровь покосилась через плечо и продолжала смотреть на этого прохвоста.

— Вы, что же, в лучшие годы проституткой работали? — Старушка ахнула, а он пошел на нее, счищая с пальцев замазку. — А то я смотрю, вы так по-деловому, — сказал Сергей с уважением, — как профессионалка. И ничто другое про нас с Катей вам в головенку не пришло?

— Это что ж такое «другое»? — Ирина Дмитриевна препохабно заусмехалась. — Любовь, что ли? Это у вас любовь, да? — жест пальцем в сторону спальни. — Может, ты и жениться собрался? На этой девке? — движение подбородком в сторону Кати.

— Может, и собрался. А Катю вы не обижайте. Ой, как не советую. А то как бы вам самой не пришлось сильно обидеться.

— А тебя? Тебя обижать можно? — И улыбочка у нее такая ласковая.

— Можно, — кивнул Сергей. — Я разрешаю.

Тогда она хлестнула его плеткой, но — слегка, так сказать, для пробы.

— Ох ты! — он удивился, даже восхитился, не ожидая от старушки такой прыти.

Она занесла, было, руку, собираясь еще ударить, но Катя перехватила плетку.

— Будет вам беситься!

— Поди прочь! — взвизгнула старуха.

— Что вы, как маленькая, честное слово, — миролюбиво сказала Катя.

Свекровь беспомощно дергала плетку, пытаясь вырвать, — сил не хватало.

— Да, девчата, с вами не скучно, — сообщил Сергей. — Да отпусти ты ее.

— Она ж дерется.

— Катя!

Оглянулась. Он сказал ей жестко, глядя в глаза:

— Отойди.

И Катя послушалась, отошла, а Сергей повернулся к Ирине Дмитриевне:

— Ну что, звезда моя?

Вид у «звезды» был довольно жалкий и бешеный.

— Ты, — сказала она, — сопляк, ты еще вспомнишь, — и принялась хлестать его, все бормоча, — ты у меня… узнаешь боль… запомнишь… чтоб к чужой жене… не сунешься… будешь помнить…

Катя вздрагивала от каждого удара, отворачивалась, стараясь не смотреть, но все-таки смотрела. А Сергей стоял неподвижно, только лицо локтем прикрывал, чтобы плетка глаза не задела.

Ирина Дмитриевна остановилась, наконец, обессилев, трудно дыша.

— Утомилась, родная? А ты отдохни, — он двинул ей стул. — Потом продолжим.

— Ненавижу, — сказала она и села. — Ненавижу тебя.

— Да и я от тебя не в большом восторге, — Сергей слизнул кровь с руки там, где плетка достала особенно глубоко.

Ирина Дмитриевна повернулась к Кате:

— Бардак в моем доме — не позволю. Вон отсюда, дрянь!

Ей было трудно смотреть на свекровь. Во всей этой дурацкой потасовке с плеткой самым отвратительным было лицо старухи, искаженное яростью и диким, животным каким-то наслаждением. Она улыбалась, когда избивала. Что-то надломилось в Катином отношении к свекрови — жалость ушла, осталось презрение и унизительное чувство зависимости.

— Я Митю дождусь, — сказала Катя. — Поговорить надо.