Повести о прозе. Размышления и разборы

Гончаров отходит от опыта Карамзина, Карамзин постоянно пользуется литературными ассоциациями, и его «Путешествие» как бы проверяет литературные впечатления западных литераторов. В Швейцарии — Геснера и Руссо, в Кале — Стерна. «Письма русского путешественника» — своеобразный путеводитель по книгам, снабженный характеристикой авторов.

У старых очеркистов и у русских писателей XVIII века Гончаров учился анализу понятий, тому анализу понятий путем расчленения синонимов, которое мы встречаем, например, в комедиях Фонвизина. Так, Гончаров расчленяет понятия — роскошь и комфорт.

О Карамзине нам напоминает описание природы с повторами и обращениями к читателю, ссылка на забытою Геснера (в описании Ликейских островов) и больше всего — внутренняя полемика с книгой знаменитого зачинателя русской прозы.

Во «Фрегате „Паллада“ карамзинские построения существуют измененными, существуют главным образом в форме отталкивания. Карамзин стремился показать в своей книге новые „чувствования“ путешественника, хотя он и вводил в свою работу большое количество фактов, главным образом литературных.

«Путешествие» Карамзина начато с знаменитого сентиментального обращения к друзьям: «Расстался я с вами, милые, расстался!» Далее даже «с вещами бездушными» прощается Карамзин, как с друзьями.

Вместо этого и в споре с этим Гончаров в своей книге дает длинное аналитическое рассуждение о дружбе, считая, что старое представление о дружбе делает из понятия «друг» какой-то «чин».

«Многие постоянно ведут какой-то арифметический счет — вроде приходо-расходной памятной книжки — своим заслугам и заслугам друга… Когда захотят похвастаться другом, как хвастаются китайским сервизом или дорогою собольей шубой, то говорят: «это истинный друг», даже выставляют цифру XV, XX, ХХХ-летний друг, и таким образом жалуют другу знак отличия и составляют ему очень аккуратный формуляр…

Обветшали эти названия, скажете вы. А чувства не обветшали: отчего же обветшали слова? И что за дружба такая, что за друг? Точно чин»[155].

Этот кусок появился сперва в письме от 20 ноября / 2 декабря 1852 года к Е. П. и H. А. Майковым из Портсмута, но со следующей оговоркой: «Что же эта вся тирада о дружбе? Не понимаете? А просто пародия на Карамзина и Булгарина»[156].

На самом деле к пародии на Карамзина и Булгарина Гончаров пришел сложным путем, и, вероятно, в этом отрывке есть отражение и мыслей Белинского.

Во второй статье, появившейся под названием «Взгляд на русскую литературу 1847 года» в «Современнике», Белинский, разбирая «Обыкновенную историю» Гончарова, анализировал и понятие «друга». Он говорит о ложной, натянутой, напряженной дружбе; говорит о романтиках, что они «дружатся по программе, заранее составленной, где с точностию определены сущность, права и обязанности дружбы; они только не заключают контрактов с своими друзьями»[157].

«Формуляр» Гончарова, вероятно, связан с «контрактом» Белинского.

В дальнейшем мы постараемся показать, насколько глубоко было влияние Белинского даже на писателей, которые как будто далеко стоят от него по своей идеологии.

Гончарова принимали во многих литературных группах, и нигде он не был своим. Мы знаем его не только около Белинского, но и в кружке Майковых, близком к петрашевцам, и в то же время мы знаем, что Гончарова считали своим поклонники «искусства для искусства».

Гончаров не был учеником Белинского, но эстетика Белинского расчистила Гончарову путь к реализму и расширила само его понятие об искусстве.

Может быть, это объясняет тот жар, с которым Гончаров, уже будучи стариком, защищал авторитет великого критика.

Некоторые из друзей Гончарова доказывали, что Белинский был «недоучившимся студентом». К. Д. Кавелин выступил с докладом о Белинском, написанным в снисходительно-пренебрежительном тоне профессионального ученого, говорящего об ошибках недоучки. Гончаров 25 марта 1874 года сообщает ему свое мнение об этом чтении. Письмо он начинает очень спокойным тоном и как бы даже с извинений: «Все, что сообщаем мы, близко знавшие и любившие Белинского, его биографу, А. Н. Пыпину, имеет один общий недостаток, или, пожалуй, достоинство: мы пишем панегирики»[158].

Но дальше начинается полемика. Кавелин говорит о необразованности Белинского, Гончаров резко отвечает профессору: «Я не помню в точности редакции Вашего отзыва об этом пункте, но помню только, что и Вы упоминаете о недостатке подготовки, или знания, или учености; у Белинского»[159]. «Не учен», «не приготовлен» — слышал я и удивлялся. Как не учен и для чего не приготовлен: чтоб быть профессором, академиком? Читать публичные лекции? Или излагать по тому или другому методу, по той или другой системе ту или другую науку, писать трактат? Конечно — не приготовлен для этого. Профессия ученого была не его профессия: да он никогда и не брал ее на себя…