Повести о прозе. Размышления и разборы

Поэт-художник — более живописец, нежели думают»[162].

Гончаров часто пользуется ассоциациями живописными, как своеобразный живописец, работающий контрастами. Так, например, описывает он солнце над Петербургом. Эта развернутая картина дана с рядом живописных подробностей и сама служит для усиления впечатления от картины тропиков. Гончаровские описания реалистичны, резки; писатель сменяет описание сентенцией и потом опять возвращается к ослепительной картине. Описание туманной Темзы кончается так: «Зато какая жизнь и деятельность кипит на этой зыбкой улице, управляемая Меркуриевым жезлом!

Не забуду также картины пылающего в газовом пламени необъятного города, представляющейся путешественнику, когда он подъезжает к нему вечером. Паровоз вторгается в этот океан блеска и мчит по крышам домов, над изящными пропастями, где, как в калейдоскопе, между расписанных, облитых ярким блеском огня и красок улиц, движется муравейник» (2, 43).

Часто Гончаров как бы убаюкивает читателя, рассказывая о том, как похож русский корабль, захваченный штилем среди моря, на степную деревню. Гончаров сидит в каюте. Зной привязывает человека к месту. Ему кажется: «Солнце уж высоко; жар палит; в деревне вы не пойдете в этот час ни рожь посмотреть, ни на гумно» (2,123).

Описание доходит до иллюзии: «Петухи поют, и далеко разносится их голос среди ясной тишины и безмятежности».

Реальное описание дополняется фантазией: «Слышатся еще какие-то фантастические звуки, как будто отдаленный, едва уловимый ухом звон колоколов… Чуткое воображение, полное грез и ожиданий, создает среди безмолвия эти звуки, а на фоне этой синевы небес какие-то отдаленные образы…» (2, 124).

И вдруг дается перемена освещения и переосмысливание картины:

«Выйдешь на палубу, взглянешь и ослепнешь на минуту от нестерпимого блеска неба, моря; от меди на корабле, от железа отскакивают снопы, лучей; палуба и та нестерпимо блещет и уязвляет глаз своей белизной» (2, 124).

Гончаров знает тайну, как «уязвлять» воображение путем чередования обычных картин с картинами другого мира, живущими в душе путешественника. Подготовив воображение читателя, успокоив его, он дает ему ярчайшее описание неба над тропиками и не боится занять описанием две страницы с лишком, повествуя о ночном и дневном небе. Он дает подробное описание движения облаков в дневном пейзаже, в ночном — решается вводить в прозу, как стихи, звучные, но незнакомые нам названия созвездий, окрашивая их неожиданными поэтическими эпитетами.

Описания основаны на повторах и обращениях к читателю: «Вы ослеплены, объяты сладкими творческими снами… вперяете неподвижный взгляд в небо: там наливается то золотом, то кровью, то изумрудной влагой Конопус, яркое светило корабля Арго, две огромные звезды Центавра» (2,129).

Все это обрушивается на вас после описания меню обеда и матросского купания.

В «Живом трупе» художник, разговаривающий с Федей, объясняет ему, как взаимодействуют в картине красный и зеленый цвета: краски существуют не сами по себе, а в своей контрастности. Так контрастируют и сцены путешествия во «Фрегате „Паллада“, и умышленно сдержанный Гончаров со своим вниманием к мелочам увеличивает яркость картины.

Все картины даются или через постоянный образ, проходящий сквозь все произведение, или через подсобный образ.

В противоположность прихотливой ассоциативности путешествий стерновского типа Гончаров тщательно мотивирует все свои ассоциации. Например, картину Ликейских островов Гончаров сперва дал в письме Языковым, но, для того чтобы мотивировать ряд живописных ассоциаций, он в книге переадресовал письмо какому-то художнику (мы можем предполагать друга Гончарова — Майкова). Тут Гончаров как будто бы для самого себя усиливает мотивировку реальности образа.

Очерк начинается с описания эскиза художника, к которому написано письмо; сами острова, виденные издали в «бледных очертаниях», сравнены с эскизом. После этого говорится о картине художника, о резкости красок, и, наконец, писатель анализирует гравюру, приложенную к книге, описывающей путешествие Базиля Галля (1816): «Вы посмеетесь над этим сказочным ландшафтом, над огромными деревьями, спрятавшимися в лесу хижинами, красивым ручейком. Все это покажется похожим на пейзажи — с деревьями из моху, с стеклянной водой и с бумажными людьми. Но когда увидите оригинал, тогда посмеетесь только бессилию картинки сделать что-нибудь похожее на действительность» (3, 191).

Гравюры, прилагаемые к путешествиям в конце XVIII и в начале XIX века, жанрово хорошо определились: их рисовали крупным штрихом, тщательно разделяли планы и переполняли смысловыми деталями.

Так Гончаров переходит от одного зрительного сравнения к другому, приближаясь к яви, уже непохожей на произведение искусства; он показывает уцелевший клочок идиллии, упоминает Феокрита, Гомера, Библию, Дезульер и Геснера и сразу нарушает идиллию.

Мы видим теперь, как использовал Гончаров старые книги.