Повести и Рассказы (сборник)

Разрядил обстановку тот же Манолис. Он, может, и впрямь ничего не заметил.

— Коммунистов — ненавижу! — злобно сказал он и налил себе еще. — И если вы коммунист…

— Он не коммунист, — ядовито сказала Вера. — Он букинист.

И тут я про своего Георгеса вспомнил.

— Ага, — говорю. — Букинист. Только теперь это библиофил называется. Вот, кстати, на днях приобрел любопытного Сименона.

— Детективчики, — съязвил Манолис, все еще подозревающий меня в тайном пристрастии к коммунизму.

Но я себя сбить на полемику не позволил.

— Девятнадцатый, между прочим, век, — сказал я.

Ревизоровской немой сцены я не добился, меня сначала просто не поняли, потом не поверили, и вот тогда я вытащил из шкафа заветную книжицу. Тогда они вежливо удивились — мол, надо же. Если бы я им блок «Мальборо» предъявил, удивления было бы больше, ей-богу.

Но все равно я им все показал и рассказал — сам не знаю зачем. Я до этого даже Вере Георгеса не показывал, а тут что- то не выдержал. Синдром мидасовых ушей — сам название придумал, есть такая легенда в библии.

Дамы похихикали, а окосевший Манолис к тому времени уже так въехал в политику, что переключить его на что-нибудь другое, даже на баб, было теоретически невозможно.

Он мрачно меня выслушал и, криво усмехнувшись, сказал:

— Во-во. Как с кружки пива. С таких вот малостей все и начинается.

Я вспомнил «началось» Влад Яныча.

— Что все?

— Да все! Просто все. И больше ничего — одно все. Вы что, не видите, что творится? Эти кадеты разные с их «гассспадами», эти новые русские, этот «коммерсант» с его ятями…

— Твердые знаки, — поправил я. — Там не яти, там твердый знак на конце. Неплохая, между прочим, газета.

— Нет, вы в самом деле не видите? — невероятно изумился Манолис?

Он попытался мне объяснить, в чем я слеп, стал размахивать руками и столкнул свой стакан на пол. Раскрасневшаяся Тамарочка не сводила с меня воющих от восторга глаз (я заметил — бабы иногда от меня просто балдеют. Редко, правда). Вера улыбалась пространству и ненавидела.

— Мы переходим на лексику и даже на графику девятнадцатого века. У прал… плар… пар-ла-мен-мен-таррррриев появились бородки и песне… песне… пенсне, вот! Атомных станций уже не строим, скоро откажемся от пара и эльтричества. Даже тумбы… ну элементарные, ну обыкновенные афишные тумбы… (тут Манолис резко мотнул головой и сам чуть не упал вслед за своим стаканом) даже они оттуда. Теперь вот книжка вот эта. Коммунисты! Тьфу!

Манолис был предельно возбужден. Я отодвинул от него верин стакан и сказал успокаивающе:

— Ну и что здесь такого плохого? Я в том смысле, что ничего такого вообще нет и Георгес тут ни при чем. Наверняка объяснение есть конкретное… какой-нибудь типографский трудящийся — ведь сейчас такое печатают, что и не захочешь, а сбрендишь.

— А я вот хочу, а не получается, — многообещающе вставила Тамарочка.

Но, повторюсь, меня так просто не собьешь. Я продолжал, как бы не слыша (глядя только):

— Но даже если и так, даже если все идет к этому самому… ммм…

— Одевятнадцативековиванию, — с потрясающе четкой дикцией подсказал Манолис, — вековивавуви.

— Ага, подтвердил я. — Точно. К нему самому.

И замолчал.

Он меня сразил этим своим «одевятнадцативековиванием». Он глядел гордо как победитель. Он ждал оваций. Тамарочка поморщилась, а Вера на секунду перестала ненавидеть пространство.

— К нему самому, — осторожно повторил я. — А, да! Ну вот хорошо…

— Хорошо, — с угрозой подтвердил Манолис.

— Вот хорошо, — продолжал я. — Все к этому самому катится. Ну. И что здесь дурного.

— Дурнаго? — негодующе взвыл Манолис. — Дурнаго? Ты сказал, что здесь дурнаго?

— Дурнаго здесь мнаго, — томно встряла Тамарочка. — Я, например, назад не хочу. Хочу, чтобы как в Америке, чтобы в кайф!

Тут и Вера вздумала посоревноваться с Тамарочкой в искусстве стихосложения.

— Если хочете дурнаго, опасайтеся люмбаго, — с великосветской ухмылочкой выдала она.

Я, наверное, тоже был от выпитого немножечко не в себе, потому ни с того ни с сего что поспешил ознакомить общество со своим новым рекламным виршем. Я воскликнул:

— Никогда не делай культ

Из машины ренаульт.

Если ты не идиот,

Пересядь на певгеот! Вот!!!

— Что! Здесь! Дурнаго???? — почти вопил Манолис, не слушая никого. — Да вы еще «назад к природе» скажите, черти зеленые!

Я пожал плечами.

— Авек плезир. Назад!! К природе!!

В стену постучали.

Мы были безбожно пьяны и с восторгом несли всякую ахинею. Она казалась нам исполненной великого и сладкого смысла. Только изредка, словно удары далекого колокола, вдруг охватывали меня порывы тревожного и торжественного чувства — в эти секунды с безумной яркостью вставала передо мной картина нашей попойки. Цвета, контуры, ароматы, прикосновения… звуки! — каждое из ощущений пронзало. Именно что пронзало.