Повести и рассказы

— Ты, Нягул, лучше не зарекайся! — сказала его жена, смеясь, а потом повернулась ко мне и шутливо добавила: — Последнее наше переселение, сударь, состоится в Орландовцы, на кладбище, — это как пить дать. Оттуда уже никуда.

— А кто его знает, — вставил Нягул, — коли есть второе пришествие, и оттуда придется выселяться.

Перевод В. Поляновой

НЕ ПОКЛОНИЛСЯ

Осеннее солнце зашло за Люлин-планину{170}. Скалистые вершины Витоши слегка зарумянились; на зеленые склоны ее легла густая тень. Мягкие очертания горы рельефно обозначились на нежной синеве неба: мельчайшие выступы скал на гигантском хребте ее вырисовывались отчетливо. В такую пору Витоша со стороны Софии кажется особенно красивой и величественной. Одетая в темно-зеленую мантию тени, увенчанная последними румяными лучами умирающего солнца, она как будто обменивается с ним прощальными словами, завершая какой-то таинственный разговор. Но вот скрывшееся за Люлином солнце залило светлым и теплым золотистым сиянием весь небосвод по ту сторону Витоши. Строгая, страшная громада выступила еще величественней на лучезарном фоне вечерних небес, образовавшем вокруг нее как бы сияющий ореол… Словно позади ее могучего хребта какой-то далекий пылающий за морем пожар залил лазурь ровным, еле уловимым отблеском невидимого пламени. Чудное, упоительное зрелище!..

Но проходит еще немного времени, и эта световая фантасмагория исчезает; небесное пространство над горой мало-помалу утрачивает прежние краски, тускнеет. Из темноты показывается вечерняя звезда. Сверкая ослепительным лучистым бриллиантом, она повисает прямо над горным хребтом ясной лампадой, опущенной с небесного купола, когда еще никакой другой звездочки не появилось на нем.

Но я увлекся описанием колоссальной Витоши, а хочу рассказать о чем-то совсем маленьком: о Славчо Плужеве.

Знаете вы Славчо Плужева?

Нет?

А между тем вы каждый день встречаетесь с ним.

Славчо Плужев — чиновник и не может быть никем иным. Он маленького роста, с коротким туловищем и короткими ножками, которые всегда спешат, но так, чтобы при этом не наступить даже на муравья. В выражении его круглого смуглого лица ни малейшего вызова, наоборот — нос толстый, волосатый, лоб низкий, покрытый до самых глаз густой растительностью, брови широкие, черные, сросшиеся на переносице, словно отделившаяся часть косматой шевелюры, глаза испуганные, бегающие во все стороны, как у солдата, потому что Плужев боится пропустить кого-нибудь, не поклонившись. При этом ему решительно все равно, по какому ведомству числится прохожий, — тому же, что он, или другому: ведь всякий может напакостить. В своем учреждении Плужев — образец чиновничьего смирения и благонравия. Иные бесстыдные насмешники называют его за спиной — шепотом, но так, чтобы он слышал — «Алексеем — человеком божьим» или «святым агнцем». Но Славчо делает вид, будто не слышит, и продолжает быть с ними почтительным, ни в чем не противореча. Какой смысл спорить и ссориться со всяким нахалом? С волками жить — по-волчьи выть. Ласковое слово и поклон никогда не повредят. Плужев прекрасно это знает и всегда, при любых обстоятельствах, действует соответствующим образом… Отвесить поклон-два — не отвалится голова… Следуя этому мудрому правилу, он до сегодняшнего дни не имел повода ни в чем раскаиваться, волноваться из-за чьего-либо недовольства, опасаться косого взгляда. И он плавал в тихой, спокойной, чуждой всяких тревог атмосфере, извините за выражение — как почка в жиру.

Но однажды Славчо Плужев, этот тихий, добрый, безобидный, скромный чиновник, вернулся вечером к себе домой страшно растерянный, с испуганным выражением лица. Первый раз жена увидела его таким убитым и подавленным; он как будто даже стал еще ниже ростом.

Она подумала, что сейчас услышит от него о каком-то большом несчастье.

— Что с тобой, Славчо? — спросила она в страшной тревоге, и еще прежде, чем муж успел открыть рот, слух ее уже уловил печальное слово: «уволен».

Славчо безнадежно понурил голову.

— Пойдем в дом, Пена. Там расскажу! — с трудом произнес он.

Пена пошла за ним, еле передвигая ноги от страха.

Войдя в комнату, Славчо всплеснул руками и плачущим голосом трагически воскликнул:

— Ах, что я наделал, несчастный! И как это могло со мной случиться!

«Нет, тут не увольнением пахнет, а кое-чем похуже!» — подумала Славчовица, Написанное на лице бедного супруга отчаяние не оставляло ни малейшего сомнения в том, что их постигла страшная беда.

«Неужто в заговор какой дал себя втянуть{171}, и его выследили…» — с ужасом подумала она, вспомнив о громком политическом процессе, который шел тогда в суде.