Повести и рассказы

- Думаю я, братец ты мой, так: из вычищенного платья, лиловых чулков и шелкового платочка слагается совершенно определенная грозная вещь - баба!

- Что ты говоришь?! Настоящая баба из приличного общества?!

- Да, братец ты мой. Из того общества, куда нас с тобой и на порог не пустят,

- Кого не пустят, а кого и пустят, - хвастливо подмигнул Клинков. Меня, брат, однажды целое лето принимали в семье одного статского советника.

- Ну да, но как принимали? Как пилюлю: сморщившись. Мне, конечно, в былое время приходилось вращаться в обществе...

- Ну, много ли ты вращался? Как только приходил куда - сейчас же тебе придавали вращательное движение с лестницы.

- Потому что разнюхивали о моей с тобой дружбе.

- Дружба со мной - это было единственное, что спасло тебя от побоев в приличном обществе. "Это какой Громов? - спрашивает какой-нибудь граф. - Не тот ли, до дружбы с которым снисходит знаменитый Клинков? О, в таком случае не бейте его, господа. Выгоните его просто из дому". Что касается меня, то я в каком угодно салоне вызову восхищение и зависть.

- Например, в "салоне для стрижки и бритья", - раздался у дверей новый голос.

Прислонившись к косяку, стоял оживленный, со сверкающими глазами Подходцев.

Громов и Клинков принялись глядеть на него долго и пронзительно.

Переваливаясь, Громов подошел к новоприбывшему, поглядел на кончик лилового шелкового платочка, выглядывавший из бокового кармана, и, засунув этот кончик глубоко в карман, сказал:

- Смотри, у тебя платок вылез из кармана.

Подходцев пожал плечами, подошел к зеркалу, снова аккуратно вытянул уголок лилового платочка и с искусственной развязностью обернулся к друзьям.

- Что это вам пришло в голову рассуждать о светской жизни?

- Потому что мы в духовной ничего не понимаем, - резко отвечал Клинков, снова сваливаясь на кровать.

Лег и Громов (это, как известно, было обычное положение друзей под родным кровом). И только Подходцев крупными шагами носился по громадной "общей" комнате.

- Подойди-ка сюда, Подходцев, - странным голосом сказал Клинков.

- Чего тебе?

- Опять уголочек платка вылез. Постой, я поправлю... Э, э! Позволь-ка, брат... А ну-ка, нагнись. Так и есть! От него пахнет духами!!! Как это тебе нравится, Громов?

- Проклятый подлец! - донеслось с другой кровати звериное рычание.

И снова все замолчали. Снова зашагал смущенный Подходцев по комнате, и снова четыре инквизиторских сверкающих глаза принялись сверлить спину, грудь и лицо Подходцева.

- Ффу! - фыркнул наконец Подходцев. - Какая, братцы, тяжелая атмосфера... В чем дело? Я вас, наконец, спрашиваю: в чем же дело?!

Молчали.

И, прожигаемый четырьмя горящими глазами, снова заметался Подходцев по комнате.

Наконец не вытерпел.

Сложив руки на груди, повернулся лицом к лежащим и нетерпеливо сказал:

- Ну да, хорошо! Если угодно, я вам могу все и сообщить, - мне стесняться и скрытничать нечего... Хотите знать? Я женюсь! Довольно? Нате вам, получайте!

Оглушительный удар грома бабахнул в открытое окно, и белые ослепительные молнии заметались по комнате. А между тем небо за окном было совершенно чистое, без единого облачка. И мрачная, жуткая тишина воцарилась... надолго.

- Что ж... женись, женись, - пробормотал Клинков, тщетно стараясь придать нормальный вид искривленным губам. - Женись! Это будет достойное завершение всей твоей подлой жизни.

- А что, Подходцев, - спросил Громов, разглядывая потолок. - У вас, наверное, когда ты женишься, к чаю будут вышитые салфеточки?

- Что за странный вопрос! - смутился Подходцев. - Может, будут, а может, и нет.

- И дубовая передняя у вас будет, - вставил Клинков. - И гостиная с этакой высокой лампой?

- А на лампе будет красный абажур из гофрированной бумаги, - подхватил Громов.

Клинков не захотел от него отстать:

- И тигровая шкура будет в гостиной. На окнах будут висеть прозрачные гардины, а на столе раскинется пухлый альбом в плюшевом переплете с семейными фотографиями.

- А мы придем с Клинковым и начнем сморкаться в кисейные гардины.

- А в альбом будем засовывать окурки.

- И вступим в связь с твоей горничной!

- А я буду драть твоих детей, как сидоровых коз. Как только ты или твоя жена (madame Подходцева, ха, ха - скажите, пожалуйста!), как только вы отвернетесь, я, сейчас же твоему ребенку по морде - хлоп!

- Небось и елку будешь устраивать?.. - криво усмехнулся Клинков.

- Я твоим детям на елочку принесу и подарочки: медвежий капкан и динамитный патрон - пусть себе дитенок играет.

- А ты думаешь, Громов, что у него дети будут долговечны? Едва ли. Появится на свет божий младенчик да как глянет, кто его на свет произвел, так сразу посинеет, поднимет кверху скрюченные лапки, да и дух вон.

- Да нет, не бывать этому браку! - с гневом воскликнул Громов. - Начать с того, что я расстрою всю свадьбу! Переоденусь в женское платье, приеду в церковь да, как пойдете вы к венцу, так и закачу истерику: "Подлец ты", скажу, "соблазнил меня, да и бросил с ребенком!"

- А я буду ребенком, - некстати подсказал огромный толстый Клинков. Буду хвататься ручонками за твои брюки и буду лепетать: "Папоцка, папоцка, я хоцу кусать".