Повести и рассказы

Как раным-рано Вылкана,
В Георгиев день на зорьке
Широкий двор подметала,
В синие горы глядела,
Такие слова говорила:
«Видано ль, слыхано ль чудо,
Чтоб девушке стать воеводой,
Водить за собою войско
В семьдесят храбрых юнаков,
Семьдесят семь удалых».
Вылкана водит дружину
По чаще лесной, зеленой,
Под буковой сенью густою,
У той ли воды студеной.
Молвила Славчу Вылкана:
— Ну-ка ответь мне, Славчо,
Верный мой знаменосец,
Правду скажи без утайки.
Что серчают мои юнаки,
А мне не скажут ни слова?
Ответил Славчо Вылкане:
— Вылкана, эй, молодица,
Коль хочешь ты знать, послушай,
Скажу я тебе всю правду, —
Скрывать ничего не стану.
Вечор собрались юнаки,
Друг другу так говорили:
«Зачем нам такой воевода?
Не женское это дело:
Рубить, не ведая страха.
Казнить врагов окаянных.
Не надо нам баб в воеводы».
Сказала Славчу Вылкана:
— Верный мой знаменосец,
В той вон глубокой яме
Сидит окаянный Недю,
Душегуб, мироед проклятый.
Семь уж годов минуло,
Восьмой наступил недавно,
Как Недю гниет в той яме,
Закован в тяжкие цепи.
Вытащи Недю оттуда,
Приведи сюда душегуба,
Проклятого мироеда.
Пускай юнаки посмотрят,
Умеет ли их Вылкана
Душманов рубить окаянных,
Способна ли быть воеводой…

Вдруг пенье оборвалось; пляшущие пришли в замешательство. Что-то произошло. Взгляды всех устремились на семь плясунов, вступивших в круг. Это были такие же крестьяне, но среди них выделялся какой-то великан и рядом с ним один безусый.

— Славчо! — пронеслось в толпе.

— Вылкана! — зашептали всюду.

— И дружина Славчова здесь! — послышались восклицания. Хоро остановилось, но не разомкнулось. Ни один парень, ни одна девушка не решились первыми выйти из круга. Но растерянность длилась только мгновенье.

Тотчас же хоро снова качнулось, снова зазвучала песня, — полилась к своей кровавой развязке.

К девичьим голосам присоединился и звучный голос Вылканы; он выделялся среди остальных, превосходя их своей силой.

И хоро закружилось еще неистовей, в еще более безудержном веселье.

Теперь взгляды всех присутствующих, как очарованные, были прикованы к легендарной дружине. Крестьяне просто диву давались, каким не женски строгим и суровым стало лицо Вылканы, которую совсем нельзя было узнать в мужской одежде, с торчащей из-за пояса рукоятью слоновой кости от длинного ятагана, с парой пистолетов в кобурах.

— Ишь какая ладная в этом наряде! — говорили крестьяне.

А девушки? А молодки? В эту минуту среди них не было ни одной, которая втайне не завидовала бы Вылкане, всем сердцем желая быть на ее месте.

Наконец, хоро кончилось: плясуны валились с ног от усталости.

Все сбежались к Славчо и Вылкане. Крестьяне образовали вокруг дружины непроходимую стену; каждый старался прежде другого пожать героям руку, приветствовать их. Появились кружки с вином: гайдуки стали чокаться с крестьянами, брататься с ними… Большая была радость.

Все забыли об опасности, все отдались непринужденному братскому ликованью, чуждому всякого стеснения и страха.

Крестьяне совсем потеряли голову. Их охватило какое-то опьянение, вызванное не столько вином, — женщины вообще не пили его, — сколько необъяснимой, детской, беззаветной радостью по поводу этой неожиданной и в то же время опасной встречи.

О предательстве, о том, что кто-то может сообщить про нее туркам, никому и в голову не приходило. Как же это возможно?! Казалось, раз больше нет чорбаджи Недю, на селе исчезли все злые мысли, все нечистые намерения. Уничтожен Недю — уничтожено зло… К тому же, когда они и в глаза не видали Славчо, турки все равно без всякой вины вязали, угоняли из села, мучили их… И тогда, не будь Недю, кому пришло бы в голову доносить правительству, клеветать на того, на другого? Одним словом, крестьяне имели полное основание не дрожать перед призраком предательства и веселились, не думая ни о чем.

Только домочадцы Недю были в отчаянии.