Повести и рассказы

— Звезда восходит, но зачем сердиться, кричать, корить других? Все мы хотим добра своей родине… Будь умней, сынок, терпеливей и беспристрастней. Иванчо тоже прав… Я немало пожил на свете, — видел вокруг целое море счастья и целое море несчастий. Судьба кидала меня с места на место, из края в край, из страны в страну. Когда русские перешли Стара-планину и стали наступать на Адрианополь, я подумал, что настал наш день, и принялся бунтовать народ. Но ангел хранитель Болгарии еще не проснулся. Русские заключили мир, и мне пришлось уйти вместе с ними, спасая свою голову. В России мне трудно пришлось: узнал я и голод, и холод, и нищету, и всякие беды. Потом был в Сербии, в Черногории, в Греции. Моя цель была — драться с турками, и для этого я искал союзников. Но говорю: наш ангел хранитель еще не проснулся. Сербия и Греция были только наполовину свободны. Одна Черногория могла бы дать все, чего жаждала душа моя. Будь эта страна поближе к Болгарии, я остался бы там жить, истребляя злых филинов. Но на сердце у меня был тяжелый камень: мысль о несчастном болгарском народе, о нашем порабощенном отечестве. Черногория — гнездо свободы, мои милые! Там духа турецкого не терпят. Из Черногории я переехал в Валахию, прожил там два года, потом вернулся в Рущук — и стал здесь жить-поживать таким же рабом, как мои несчастные братья. Женился. Господь послал мне хорошую, ласковую жену и такую же дочь. Дом мой с утра до вечера полон веселья и песен. Как только проснусь, в ушах у меня уже звенит нежный, милый голосок моей девочки, распевающей мою любимую песню:

Выпал белый иней, выпал белый иней.
Вот тебе и лето! Вот так Юрьев день!
Инеем покрыло парней на планине,
Парней на планине, на Игликовине,
И позамерзали ружья-арнаутки,
Ружья-арнаутки, сабли-дамаскинки.

Весело на сердце от этих песен. Они напоминают о чем-то и в то же время заставляют предвкушать другую, лучшую жизнь… Таково вкратце мое прошлое. Оно полно и сладкого и горького… Я по крайней мере стал опытен, если не больше… Не надо сердиться, выходить из себя, шуметь, кричать — надо молчать и действовать. Приходите вечером ко мне: потолкуем.

И старик пошел в город.

— Он говорит, как Сократ, — промолвил Смил.

— Бог с ним. Пойдем домой, — сказал Иванчо и запел:

«Девица-красавица,
Золотая рыбка!
Ты не стой передо мной.
Я томлюсь, пленен тобой,
Как лен по воде,
Как цветок по росе!»
«Томись, милый, томись,
Да скорее женись.
Мать мне жить не дает,
За мной всюду идет.
Я к колодцу за водой,
Чтоб увидеться с тобой, —
И она со мной.
Я — цветов нарвать,
Чтобы милому отдать, —
И она в саду:
«Дай цветы полью!»

III

Начало смеркаться. Все живое скрылось в свои норы и приготовилось ужинать. Только некоторые женщины еще бродили по дороге в поисках своих коров, кое-кто из мужчин стоял перед корчмой, рассуждая о новом вине, да несколько пьяных турок месили ногами грязь, напевая себе под нос одну из тех мелодий, что так похожи на кошачье мяуканье. Как раз в это время Смил с Иванчо вошли к дедушке Стойчо, который встретил их посреди двора.

— Милости просим, милости просим, — сказал старик и повел их в свой маленький домик, такой же старый, как его хозяин.

Комната, в которую они вошли, отличалась крайней ветхостью; потолок ее до того почернел, что невозможно было определить, из какого он материала. Но стены сверкали молочной белизной, пол был чистый, двери вымыты. Было заметно, что чьи-то проворные молодые руки придали этому древнему домику вид новизны.