Повести и рассказы

Почувствовав, что краснеет (уж не в третий ли раз?), Игорь Михайлович сложил сухие губы, как это надо сделать для свиста, и вывел тоненьким звуком начало «Соловья». А потом поднес сложенные лодочкой ладони к губам — и вот уже в ладонях завыла мелодия…

— Ты всегда был талантливый мальчишка! — отметила восхищенно Нина. — Помнишь, как барьеры брал? Летел как воробышек: порх, порх…

— А ты прыгала дальше всех.

— Дальше, чем надо. Все приземлялись в песке, в мягкое, а я на землю, на камень… — Произнеся эту, более чем иносказательную фразу, она окуталась едким дымом и вправду закашлялась. — Ладно, о чем мы? Ты, наверно, хочешь спать?

— Нет! — воскликнул Игорь Михайлович, и у него это «Нет!» получилось как у испуганного человека.

Нина расхохоталась, рассмеялся криворото и Кирсанов.

— Тогда споем?

— Давай. Начинай ты. Я, наверное, уже слова позабыл.

Петрищева-Кирсанова поднялась, прошлась босая, легко, словно танцуя, по номеру, и вдруг зайдя со спины, обняла Кирсанова.

— А молча петь можно? — Она положила голову ему на плечо, щекоча ему ухо коротко остриженными, завитыми волосами, и долго так стояла.

«Что же мне делать?.. — мучился Игорь Михайлович. — Будь любая другая… полузнакомая или даже незнакомая… но ведь она столько лет любит… нет, не могу. Пусть так все и останется. Но как это сделать? Ночь впереди. Лечь на пол, ее уложить на койку. И как бы проспать».

— Так вот я о чем хотела с тобой поговорить. Помнишь, однажды бежали рядом… ты — от нашего курса, а я — от сборной университета…

— Марафон? — вспомнил Кирсанов.

— Да, марафон. Я подвернула ногу, ковыляла, как могла, и ты, истинный рыцарь, бежал рядом…

«Я к тому времени почти выдохся и понимал, что лидеров из мединститута уже не догнать…»

— И вот — разговорились… помнишь?

А вот этого Кирсанов не помнил. О чем-то перебрасывались словами.

— Ты совершенно гениально объяснял мне историю Большого взрыва, начало жизни во Вселенной… как из огня могло выйти живое… да еще такая совершенная система, как этот наш мир, где все з ависят друг от друга, люди, змеи, цветы, микробы, трава… где разорвать одну пищевую цепочку — рухнет всё остальное… Здесь, конечно, присутствует главный «профессор», говорил ты. Он всё рассчитал, как гигантский компьютер, и в своей огромной химлаборатории выстроил эти миллиарды цепочек… это как мы делали опыт: во время электрического разряда во влажной среде возникают подобия аминокислот…

Она подышала ему в шею.

— Я даже не об этом. Ты фантазировал, ты распоряжался жизнью во Вселенной небрежно, будто ты сам и есть бог… сыпал метафорами, сравнивал молнии с собаками, привязанными к земле железною проволокой… за эти сорок два километра ты мне раскрылся, как, ну я не знаю, Эйнштейн и Маяковский, вместе взятые… ты помнишь, как ты объяснял числа? Почему триедин бог и почему неправильно это трактуют? И почему именно через семь лет в человеке всё обновляется, вплоть до костей? Ты слушаешь меня? — Она обошла кресло с Кирсановым и вновь странно, наклонясь близко, всмотрелась в его глаза. — Помнишь? Ты себя тогдашнего помнишь?

Кирсанов молчал. Он смутно помнил этот бег. Помнил прежде всего то, что ужасно боялся упасть обессиленным в землю и потому хвастался, бормотал черт знает что, губы горели, глотка иссохла, а девица рядом неслась бесшумно, как хромая лань, и только ахала: «Ну, ты гений! Говори!..»

— Не помнишь?.. Я пожаловалась, что бежать мне больно, и на несколько минут мы сидели на траве, и ты продолжал говорить… радуга висела над нами… коровы вошли в речку и стояли… теленок бодал ветлу… Сегодня, в серые наши дни, мне так не хватает этого божественного света. А в тебе он был. И, конечно, никуда не делся. Ну скажи, скажи мне, ведь стоит жить?

— Ну, наверно, — пробормотал Кирсанов.

— Бедненький, ты устал… — пробормотала Нина.

Измученный Кирсанов пожал плечами, пытаясь представить, как же пройдет эта ночь. Нина вновь закурила и долго смотрела на него.

— Иди в ванную, милый.

— Да-да.

Нина прикоснулась губами к его щетинистой к ночи скуле.

— А я пока тебе постелю.

— Хорошо, — тихо ответил Игорь Михайлович и, сбросив ботинки, достав домашние тапочки, побрел под душ. И в самом деле, после поезда, после долгой дороги надо освежиться.

Он разделся, включил теплую воду и долго стоял под шумным ливнем.

Почему-то вспомнились стихи Иннокентия Анненского:

Среди миров, в мерцании светил.
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил.
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело.
Я у Нее одной ищу ответа.
Не потому что от Нее светло.
А потому, что с Ней не надо света.

Ему почудилось, что где-то рядом хлопнула дверь — наверное, в соседнем номере. А если этот звук в его номере, наверное, Нина открывала окно, проветривает комнату.