Повести и рассказы

Лю подвел меня ко второй от конца железной двери и остановился. Он достал из кармана ключ и открыл дверь. За ней оказалась еще одна, сделанная из железных прутьев. Вставив ключ в замочную скважину, Лю со скрипом открыл и вторую дверь, и тут я понял, что меня привезли лечить заключенного. Кто он, этот преступник? Почему понадобилось звать именно меня, врача, которого обычно приглашали лечить важных людей?

Я сразу же увидел человека, лежащего на грубом деревянном топчане в углу камеры. Он лежал лицом к стене, подобрав под себя ноги, закутанный то ли в серое, то ли в зеленое одеяло. И сразу же на меня пахнуло тяжелым, спертым воздухом этой темной тесной каморки.

Лю распахнул решетчатую дверь и, обернувшись ко мне, сказал негромко:

— Тщательно осмотрите больного, но ему самому ничего не говорите. Скажете мне потом, в каком он состоянии.

Затем окликнул заключенного:

— Эй, вставай!

Он не назвал его по имени. Человек проснулся, весь дрожа, потом поспешно вскочил и привычно вытянулся перед нами. Вид у него был удручающий. Достаточно было взглянуть на его худое, бескровное, изможденное лицо, чтобы определить высшую степень истощения, перешедшего в болезнь. На его давно не бритых щеках горел лихорадочный румянец — очевидно, был сильный жар, а может, воспаление легких. Большие выпуклые черные глаза, без проблесков мысли, безразлично смотрели на нас, и было ясно, что и тело, и душа его долго страдали. Он держал руки по швам, пытаясь стоять ровно, но его покачивало из стороны в сторону. Я подумал, что у него либо с головой не все в порядке, либо он чрезвычайно слаб. С таким больным врач должен обращаться бережно, стараться успокоить его. Однако я не решался. Ведь это был и больной и преступник одновременно. Я ограничился тем, что предложил ему сесть.

Я заметил, что Лю с ним не слишком строг. Сурово, но вместе с тем и доброжелательно он спросил:

— Тебе что-нибудь надо?

Это было совсем не похоже на разговор с преступником. Заключенный с тем же безразличным видом попросил:

— Мне глоток горячей воды.

Лю кивнул мне, давая понять, чтобы я делал свое дело, а сам взял стоящий у стены термос в бамбуковой оплетке и вышел из камеры.

Я принялся внимательно осматривать больного. Он послушно выполнял все, что от него требовалось, но отнюдь не как больной, ожидающий от врача исцеления, — во всем его поведении сквозили униженность и покорность арестанта. Он не произнес ни слова, казалось, не осмеливался, и только иногда вопрошающий взгляд его черных выпуклых глаз скользил по моему лицу. Он напоминал кошку, которая, увидев незнакомого человека и не зная, погладит он ее или побьет, боится приблизиться к нему и опасливо выжидает. В глазах заключенного я не видел злобы или ненависти, не было в его облике и ничего преступного.

Подняв на нем рубашку, я чуть не вскрикнул: его худая, с выступающими ребрами, спина вдоль и поперек была исполосована багровыми рубцами от палочных ударов. Глубокая жалость пронзила меня. Я сунул ему под мышку градусник и тихо спросил:

— Где больше всего болит?

Он посмотрел на меня долгим взглядом, как бы пытаясь понять по моему лицу, можно ли мне доверять. Затем взгляд его изменился — казалось, лед растаял, и в нем проснулись человеческие чувства, мольба о помощи и сострадании. Он еле слышно проговорил бескровными губами:

— У меня нет сил.

Я кивнул в знак того, что понимаю и верю ему. В это время вернулся Лю с термосом. Осмысленное выражение тотчас исчезло с лица заключенного, его взгляд снова стал неживым, безразличным.

Я молча продолжал осмотр. Вынув у него из-под мышки градусник, я взглянул на него — так и есть, сорок.

Я протянул градусник Лю. Тот взглянул, но на лице его ничего не отразилось, он молча вернул мне градусник и только спросил:

— Закончили?

— Да.

— Тогда пошли.

Он подождал, пока я сложу все в сумку, и повел меня за собой. Запирая решетчатую дверь, он проронил, обращаясь к заключенному:

— Если что понадобится, крикни часовому, пусть позовут меня. Потерпи, скоро тебе сделают укол.

Судя по словам и по тону Лю, заключенный явно был человек не простой. Однако, услышав обращенные к нему слова, он снова вскочил с топчана и по привычке вытянулся — чувствовалась тюремная муштра. Уже по одному этому видно было, что он давно в заключении. Но кто же он?

Мы вышли, и Лю сказал:

— Я отвезу вас обратно, в машине и поговорим.

Когда мы сели в джип, он спросил:

— Как вы считаете, он серьезно болен?

— У него сильный жар, в легких сырые хрипы. Это признаки начинающегося воспаления легких.

— Знаю. С этим справится тюремный врач. А нет ли у него такой болезни, от которой он может умереть, как по-вашему?

Мне вспомнились глаза арестанта, молящие о помощи, и я, подумав, сказал:

— Сердце и давление, по-моему, в норме, но организм очень ослаблен, больше не вынесет страданий (я намекал на то, что нельзя больше пытать его), это опасно для его жизни. Судя по виду больного, ему требуется усиленное питание. Сопротивляемость его организма сейчас настолько слаба, что малейшая простуда может оказаться смертельной. Только не знаю, дадут ли ему усиленное питание.